Когда умер чуковский. Чуковский. Биография

Имя: Корней Чуковский (Korney Chukovskiy)

Возраст: 87 лет

Место рождения: Санкт-Петербург

Место смерти: Москва

Деятельность: русский советский поэт, детский писатель

Семейное положение: был женат

Корней Чуковский - биография

Литературная деятельность Корнея Чуковского продолжалась 70 лет, а жизнь - почти 90. Он был доктором наук, героем труда, но дети всей страны называли его без титулов - дедушка Корней.

О биографии своего детства Чуковский вспоминать не любил. Даже в повести «Серебряный герб», где многое приукрашено, говорится: «Мама воспитывала нас демократически - нуждою». Мать, украинская крестьянка Екатерина Корнейчук, была служанкой в доме богатого одесского врача Левенсона, где сошлась с хозяйским сыном Эммануилом и родила от него дочь Марию, а через три года, в марте 1882-го, - сына Николая.

Семьи не получилось, Эммануил женился на другой, но помогал детям деньгами. Екатерина Осиповна еще много лет хранила фото бородатого человека в очках и говорила детям: «Не сердитесь на папу, он был хороший человек». Но Чуковский так и не простил отца за их бедность, за клеймо «безотцовщины», за понимающую ухмылку, с которой к нему обращались именитые собеседники: «Простите. Николай, как вас... Васильевич? Или Эммануилович?»

В 18 лет, едва начав печататься в газете, он сделал из своей фамилии псевдоним «Корней Чуковский» и позже узаконил его, а отчество взял самое простое - Иванович.

О матери Корней Чуковский, напротив, всегда вспоминал в своей биографии с нежностью. Чтобы прокормить детей, она с утра до вечера занималась стиркой и глажкой, успевая при этом вкусно готовить и вообще вести дом: «Комната была небольшая, но очень нарядная, в ней было много занавесок, цветов, полотенец, расшитых узорами, и все это сверкало чистотой, так как чистоту моя мама любила до страсти и отдавала ей всю свою украинскую душу». Едва умея читать, Екатерина Осиповна преклонялась перед ученостью и сделала все, чтобы ее дети получили хорошее образование.

Колю даже устроила в единственный в Одессе детский сад, где он подружился с будущим видным сионистом Владимиром Жаботинским. У него вообще было много друзей, с которыми он рыбачил, лазил по чердакам, запускал воздушных змеев. Забравшись в «каламашки» - большие ящики для мусора, - мальчишки мечтали о дальних странах, а Коля пересказывал им романы Жюля Верна и Эмара. Уже тогда в его жизнь вторглась литература. Он с недоумением смотрел на обывателей с их мелкими радостями: «Неужели никто не сказал им, что Шекспир много слаще всякого вина?» Став постарше, он невзлюбил мещанскую Одессу и при первой возможности сбежал оттуда.

Возможность представилась далеко не сразу. Сперва Колю исключили из гимназии по печально известному циркуляру о «кухаркиных детях». Циркуляром этим, одобренным Александром III, учебному начальству предписывалось допускать в гимназии «только таких детей, которые находятся на попечении лиц, представляющих достаточное ручательство о правильном над ними домашнем надзоре и в предоставлении им необходимого для учебных занятий удобства».

Учеба одного из самых образованных людей России закончилась в пятом классе, дальше началась работа. Он чинил сети, клеил афиши, красил заборы. Зубрил английский, мечтая уехать куда-нибудь в Австралию. Злился на весь мир, включая мать, однажды даже избил ее и, хлопнув дверью, ушел из дома. От падения на дно его спасла литература: «Каждую свободную минуту я бегу в библиотеку, читаю запоем без всякого разбора и порядка». Он попытался заняться репетиторством, но никак не мог напустить на себя нужную солидность:

«Я вступал со своими питомцами в длинные разговоры о посторонних вещах - о том, как ловить тарантулов, как делать камышовые стрелы, как играть в пиратов и разбойников».

Выручил друг Жаботинский, c помощью которого Николай стал репортером популярной газеты «Одесские новости». В первый раз он явился в редакцию с большой книгой, которой прикрывал зияющую дырку на штанах. Но бойкие статьи молодого автора нравились публике, и скоро он получал уже 25-30 рублей в месяц - приличные деньги по тем временам.

Одновременно с работой в его жизни появилась любовь. Чуковскому давно нравилась пухленькая черноглазая девушка с соседней улицы -дочь бухгалтера Мария Пэльдфельд. Выяснилось, ей он небезразличен, но ее ридих ели были против Николая и Маша сбежала из родительского дома, чтобы соединить свою судьбу с любимым. В мае 1903 года они обвенчались и вскоре, когда Николаю предложили стать корреспондентом «Одесских новостей» в Англии, уехали в Лондон.

Николай навсегда влюбился в эту страну, хотя его английский, который он осваивал по самоучителю, там поначалу никто не понимал. Улучшал он его, с утра до вечера занимаясь в библиотеке Британского музея. Беременная Маша, заскучав, вернулась в Одессу, где родила сына Николая. С промежутками в три года в семье появились еще двое детей - Лидия и Борис. В большой семье надолго поселился призрак безденежья. Неплохо зарабатывая, Чуковский был весьма непрактичен: например, уезжая из Англии, на последние деньги купил фотоаппарат и часы с цепочкой, так что на пароходе пришлось ехать зайцем.

В России Чуковского встретила начинающаяся революция. В июне 1905 года в Одессу прибыл восставший броненосец «Потемкин» - Чуковский сумел пробраться туда и написал смелый репортаж, который цензура запретила. Обычно аполитичного, его охватил общий порыв борьбы за свободу. Уехав в Петербург, он затеял издание сатирического журнала «Сигнал», уговорив писать в него таких известных авторов, как Куприн, Сологуб и Тэффи. Очень скоро журнал запретили, а Николая как редактора арестовали, обвинив в «оскорблении величества». Отпущенный под залог, он какое-то время выпускал журнал подпольно, скрываясь от полицейской слежки. Потом, почувствовав, что издательское дело не его стезя, вернулся к писательству.

Очень быстро он сделался своим в столичном книжно-журнальном мире - устоять перед обаянием этого веселого, дружелюбного, живого, как ртуть, человека было решительно невозможно. Он полюбился даже суровому Льву Толстому, именно по его просьбе написавшему знаменитую статью «Не могу молчать!».

В любое общество приход Чуковского - длинноногого, румяного, с торчащими вихрами черных волос вносил веселую сумятицу. Никто не знал, что в его дневниках го и дело появляются записи «пусто», «скучно», «все время думаю о смерти». Дочь Лидия позже подтверждала: «Корней Иванович был человек одинокий, замкнутый, страдавший тяжелыми приступами отчаяния». Чтобы не страдали близкие люди, он вымещал раздражение на «дальних» - а именно на жертвах своих критических статей.

В газете «Речь» Чуковский вел рубрику «Литературные стружки», где высмеивал глупости и ляпы как безвестных графоманов, так и маститых авторов. Например, Куприна, в одном из рассказов которого голубь держал письмо в зубах. Писатели сравнивали Чуковского с волком и боялись попасть на его «огромный страшный зуб» - это слова , который боязливостью не отличался. Алексей Толстой в дневнике писал, что Чуковский похож на собаку, которую много били, и теперь она лает и кусается без причины.

Жертвы его критики ругали Чуковского «иудой» и «бандитом», вызывали на дуэль, пытались побить. От греха подальше Чуковский перебрался с семьей в курортное местечко под Петербургом, Куоккала, где жил рядом с художником и подружился с ним. Репин придумал название его рукописному альманаху «Чукоккала», ставшему настоящей энциклопедией русской культуры XX века -многочисленные гости Чуковского записывали туда пожелания и остроты, рисовали шаржи, хозяин отвечал тем же.

Газетная поденщина почти не оставляла времени для работы над серьезными вещами. Тем не менее он перевел малоизвестного в России американского поэта Уолта Уитмена и написал о нем книгу. Занялся творчеством Николая Некрасова. Работал за пятерых, но был недоволен собой: «Два года только притворялся, что пишу, а на деле выжимал из вялого, сонного, бескровного мозга какие-то лживые мыслишки». Недовольство своими «взрослыми» произведениями постепенно привело Чуковского к детской литературе: в ней была та искренность, те незатасканные слова, которых так не хватало литературе взрослой.

Он составил детскую антологию «Жар-птица» -чтобы противостоять «сентиментальной базарной дряни», захлестнувшей книжные полки. А в 1916 году, когда он одну за другой писал патриотические статьи на тему Первой мировой войны, у Чуковского вдруг родилась первая из его знаменитых сказок - «Крокодил»: Жил да был Крокодил. Он по улице ходил. Папиросы курил, по-турецки говорил. Крокодил, Крокодил Крокодилович!

С такой интонацией с детьми в России еще не разговаривали - без поучений, без дидактики, порой шутливо, но всегда честно, радуясь вместе с ними красоте и разнообразию мира. Возможно, потому Чуковский искренне радовался свержению царизма, хотя, как стало вскоре ясно, новой большевистской власти он. 35-летний известный критик, был совершенно не нужен.

Впрочем, Корней Иванович быстро доказал свою нужность. Войдя в состав редколлегии издательства «Всемирная литература», он убедил большевиков, что издательство должно знакомить трудящихся с культурой прошлых эпох путем создания новых, «правильных» переводов. Конечно, из этой затеи ничего не вышло, но она позволила лучшим русским литераторам пережить голод и холод в революционном Петрограде. С тех пор Чуковский научился ладить с большевиками, ничем не выражая своего недовольства, - разве что очень шутливо. Вот, например, в «Путанице», написанной в 1922 году: «Замяукали котята: «Надоело нам мяукать! Мы хотим, как поросята, хрюкать!» -чем не изображение революции?

Служебным положением Чуковский не пользовался - вместе со всеми голодал, мерз, таскал воду с реки на свой четвертый этаж. «От голода опухли ноги», - записывал он в биографическом дневник. И бесконечно помогал другим: кому-то выбивал паек, кого-то спасал от уплотнения. При этом многим казалось, что людей он не любит - во всяком случае, взрослых. , прозвавший Чуковского «белым волком», писал: «Все анекдоты о вражде его с неточны. Настоящей вражды не было - он ненавидел Маршака не более, чем всех своих ближних».

Но именно хлопотами Чуковского в бывшем доме купца Елисеева был открыт «Дом искусств», знаменитый «Диск», где литераторы могли жить в тепле и относительной сытости. В их компании он встречал новый 1920 год пшенной кашей с ванилью и морковным чаем. А в феврале у Чуковского родилась дочка Мария, которую все в семье звали Мура, - поздний, самый любимый ребенок. Наблюдения за растущей Мурой, затем, как она училась ходить, говорить, читать, легли в основу знаменитой книги «От двух до пяти». Именно для Муры предназначались все его сказки, стихи и загадки.

Писал он трудно, бесконечно правя текст и ругая себя в дневнике за бездарность. «Тараканище» - пять страничек текста - писалось два месяца. «Муха-цокотуха», шедевр легкости, больше месяца отнимала у автора все силы, так что «хотелось выть». Когда писал для взрослых, мучился еще больше - он не знал толком, для кого пишет: новые люди вызывали у него опасливое изумление:

«Недавно, больной, я присел на ступеньки у какого-то крыльца и с сокрушением смотрел на тех новых страшных людей, которые проходили мимо. Крепкозубые, крепкощекие, с грудастыми крепкими самками. (Хилые все умерли.) И в походке, и в жестах у них ощущалось одно: война кончилась, революция кончилась, давайте наслаждаться и делать детенышей. .. Я должен их любить, я люблю их, но, Боже, помоги моему нелюбию!»

Радовали только дети: революция сделала их грубее, нахальнее, но они сохранили чистоту души и жадное любопытство - качества, которые Чуковский больше всего ценил. Для них был написан «Доктор Айболит» - вольный пересказ сказки англичанина Хью Лофтинга про доброго доктора Дулиттла. Для них и прежде всего для Муры, которая дала «Айболиту» многие имена героев. «Авой» она называла всех собак, «Карудо» - попугая, который жил у знакомых, «Бумбой» - отцовскую секретаршу Марию Рыжкину, очкастую и похожую на сову. А злого разбойника Бармалея придумал сам Чуковский, забредя однажды на Бармалееву улицу, названную по имени давно забытого домовладельца.

Дети не интересовались происхождением всех этих слов, но «Айболит» им понравился. А вот партийная цензура насторожилась - детские книги Чуковского казались ей слишком веселыми и безыдейными. Сперва запретили «Крокодила» за то, что там был упомянут старорежимный городовой. Потом «Муху-цокотуху» за «именины» - ведь это религиозный обряд. Придрались даже к тому, что муха с комариком на иллюстрации в книге стоят слишком близко, внушая детям нехорошие мысли.

В 1928 году по Чуковскому ударили из крупного калибра - сама Надежда Константиновна Крупская, вдова Ленина, в «Правде» назвала его сказки «буржуазной мутью», портящей советских детей. Чуть раньше, в 1926 году, дочь Чуковского, Лидию, арестовали за участие в студенческом кружке и выслали на два года в Саратов. А скоро пришла еще одна, самая страшная беда, - оказалось, что Мурочка, и прежде часто болевшая, страдает неизлечимым костным туберкулезом. Девочка слепла, не могла ходить, плакала от боли. Осенью 1930-го ее отвезли в Алупку, в санаторий для детей-туберкулезников. Два года жизни Чуковского прошли как во сне: он ездил к больной дочери, старался ободрять ее, сочинял с ней стихи и рассказы.

11 ноября 1931 года Мура умерла на руках отца: «Она улыбнулась - странно было видеть ее улыбку на таком измученном лице... Так и не докончила рассказывать мне свой сон. Лежит ровненькая, серьезная и очень чужая. Но руки изящные, благородные, одухотворенные. Никогда ни у кого я не видел таких». Похоронили ее там же, в Крыму. Чуковский сам опустил в могилу гроб, сделанный из сундука: «Своими руками. Легонькая». Потом они с женой пошли прогуляться - «очутились где-то у водопада, присели, стали читать, разговаривать, ощутив всем своим существом, что похороны были не самое страшное: гораздо мучительнее было двухлетнее ее умирание».

Он нашел в себе силы жить дальше. Именно после смерти Муры он стал всеобщим «дедушкой Корнеем», перенеся любовь к дочери на остальных детей. В Мурином санатории он с интересом общался с больными, записывал их рассказы и написал повесть «Солнечная» - о том, как мальчишки и девчонки, несмотря на свой страшный диагноз, шутят, смеются, выращивают цветы и даже разоблачают «врагов народа». Последнее особенно понравилось власти, хотя повесть была о другом - о любви к жизни.

Чуковскому вдруг позволили критиковать «отдельные недостатки»: например, школьное образование, которое воспитывало в детях «классовый подход» вместо знаний и любви к изучаемому предмету. Тем, что о его обожаемой русской литературе в учебниках пишут корявым канцелярским языком, Корней Иванович возмущался давно: «Если составители нарочно стремились представить нашу словесность в самом невкусном, неудобоваримом и непривлекательном виде, они достигли своей цели».

Борьба Чуковского с «головотяпами» из Наркомпроса встретила одобрение власти - требовались аргументы для задуманной им «большой чистки» бюрократии. В январе 1936-го опального прежде писателя пригласили выступить на конференции по вопросам детской книги. Ему аплодировали. В эйфории Чуковский записывал в дневник: «Хочется делать в десять раз больше для детской литературы, чем делали до сих пор. Я взял на себя задание - дать Детиздату 14 книг, и я их дам, хоть издохну».

В 1937 году, в день своего 55-летия, он сделал запись: «Загруженность работой небывалая... Но настроение ясное, праздничное». Однако евро настроение изменилось: то один, то другой знакомый Чуковского объявлялись «врагами народа». Их участь едва не разделила и его дочь - ее муж, талантливый физик Матвей Бронштейн, был расстрелян, а сама Лидия Корнеевна спаслась только потому, что по совету отца срочно уехала из Ленинграда. На самого Чуковского тоже набралось немало доносов. Его фамилия фигурировала в списках на арест, но кто-то вычеркнул из них его и Маршака. Чуковский этого не знал и, как многие тогда, держал наготове чемоданчик с вещами и по ночам тревожно прислушивался к шуму лифта.

Летом 1938-го он не выдержал постоянного напряжения и уехал из Ленинграда в подмосковное Переделкино, где ему в числе других писателей выделили дачу. Вскоре он получил орден Трудового Красного Знамени; собирались дать еще более почетный орден Ленина, но злопамятный Николай Асеев, чьи стихи Чуковский в свое время разругал, напомнил начальству, что Корней Иванович когда-то печатался в кадетской газете «Речь». Коллеги-писатели не раз пинали его и позже - кто-то мстил за старые обиды, кто-то норовил оттереть конкурента от премий, льгот и литературных заказов. В вину Чуковскому ставили, например, то, что он не ценил Маяковского - в то время это был почти приговор, не интересовался современной советской литературой и «уважал только переведенное с английского».

От переживаний Корней Иванович, как всегда, спасался работой - в своей знаменитой книге «Искусство перевода» учил, как нужно переводить книги для детей. И не только учил - он и его сын Николай перевели такие шедевры классики, как «Приключения Тома Сойера», «Принц и нищий», «Хижина дяди Тома», сказки Киплинга и , пересказали «Барона Мюнхгаузена» и «Робинзона Крузо».

Не слишком интересуясь политикой, начало войны он встретил довольно спокойно -убежденный пропагандой, считал, что могучая Красная армия разобьет врага «малой кровью, могучим ударом». Уверял близких, что Ленинград может не бояться бомбежек, - «у кого же поднимется рука бросить бомбу в Адмиралтейство или на улицу Росси?» Оба его сына сразу ушли на фронт: Николай всю войну прослужил в береговой обороне и вернулся героем, автором знаменитого романа «Балтийское небо».

Младший, Борис, пропал без вести в московском ополчении. В октябре 1941-го Чуковского с женой отправили в эвакуацию в Ташкент. В «писательском эшелоне» его постоянно окружали дети, и он, чтобы немного отдохнуть, вешал на дверь купе объявление: «Дети! Бедненький, седенький Корнейчик устал».

В Ташкенте Корнею Ивановичу понравилось: «Мы живем здесь неплохо - сытно и безбедно -я читаю лекции, печатаюсь в газетах-Ташкент мне очень нравится - поэтичный самобытный город - весь в тополях - узбеки чудесный народ, деликатный, учтивый». Скоро к нему приехала Лидия Корнеевна с дочкой Люшей (сейчас Елена Цезаревна Чуковская - известный литературовед, верный хранитель наследия матери и деда). Еще не зная о гибели Бориса, он беспокоился за сыновей, за любимый Ленинград, гибнущий в тисках блокады. Новые книги не писались; начатая было сказка «Одолеем Бармалея» казалась плакатной и неуклюжей. Вдобавок за нее писатель получил новый разнос - статья в газете «Правда» назвала сказку «пошлой и вредной стряпней», поскольку она изображает героических борцов с фашизмом в виде зверей и птиц.

Осенью 1942-го Чуковский вернулся из Ташкента. с трудом выселив занявшего его квартиру сотрудника НКВД. В войне наступил перелом, но радость приближавшейся победы затмевали новые страхи. Агенты «органов» в писательской среде передавали «политически вредные» высказывания Чуковского: «В условиях деспотической власти русская литература заглохла и почти погибла. Минувший праздник Чехова, в котором я принимал участие, красноречиво показал, какая пропасть лежит между литературой досоветской и литературой наших дней.

Тогда художник работал во всю меру своего таланта, теперь он работает, насилуя и унижая свой талант». Такие разговоры вели тогда многие писатели, полные надежд на близкие перемены. Но им быстро указали на место: в 1946 году, после «ждановского» постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», растоптавшего А. и , началась борьба против «безродных космополитов». Тогда же новая - и последняя - сказка Чуковского «Приключения Бибигона» была запрещена как «безыдейная и пошлая». Узнав об этом, он привычно записал в дневник: «Значит, опять мне на старости лет голодный год».

Несколько лет Чуковский со всей своей большой семьей жил только на гонорары, которые ему платили за комментарии к произведениям «революционных поэтов» Некрасова и Шевченко. Все чаще он чувствовал себя одиноким, никому не нужным стариком. Весной 1947-го в дневнике появилась запись: «Горько, горько, что я уже не чувствую в себе никакого таланта, что та впасть над стихом, которая дала мне возможность шутя написать «Муху-цокотуху», «Мойдодыра» и т д.. совершенно покинула меня».

Его 60-летия никто не заметил - не было ни гостей, ни поздравлений в газетах. Говорят, что в тот день Чуковский вышел на балкон переделкинской дачи и, глядя в сторону Кремля, выкрикнул: «Погодите, будет вам еще и пятьдесят третий год, и шестьдесят четвертый, и восемьдесят второй, и две тысячи одиннадцатый!» Если это правда, то Корней Иванович, никогда не отличавшийся политической зоркостью, был пророком почище Нострадамуса.

Чувство одиночества усугублялось ситуацией в семье: Мария Борисовна, сломленная потерей детей, болела не только физически, но и душевно. Об этом Чуковский мог говорить только с самыми близкими людьми. Например, с сыном: «У всей семьи складывается такое впечатление, будто я - ни в чем не повинный страдалец, замученный деспотизмом жены... Между тем это -заблуждение. Никто из вас не знает, какую роль здесь сыграли мои тяжкие вины перед нею... Теперь она - разрушенный больной человек - не по моей ли вине?»

Мария Борисовна умерла в 1955-м. Без нее Чуковский будто осиротел: «Это горе совсем раздавила меня». Не избавила от тягостного ощущения даже начавшаяся в стране и литературе хрущевская «оттепель», наконец-то вернувшая читателям и «Крокодила», и «Бибигона», и «Муху-цокотуху». После II съезда Союза советских писателей с его скучными, казенными выступлениями писателей из «сурковой массы» (поэт Алексей Сурков был тогда секретарем Союза) Чуковский не сомневался, что все либеральные послабления ненадолго.

Тем не менее он продолжал писать. Почти не выезжал из Переделкино, общался в основном с детьми - своими внуками и поселковыми ребятами. Он рассказывал им всякие истории, затевал игры, а потом построил для них библиотеку, на полках которой по четное место заняли его книги. О Чуковском тех лет вспоминала детская писательница Наталья Ильина, сестра Маршака. Во время первой встречи она ожидала увидеть бессильного старика - ведь Чуковскому было уже под восемьдесят. Но перед ней предстал «худощавый веселый человек с белой прядью на лбу, с острым, смеющимся взглядом, с большими смуглыми руками, без единой приметы старости...

С той минуты, как я попала в орбиту веселого седовласого человека, меня завертело, как щепку... Вот я схвачена за руку и повлечена в глубь участка, где много скамеек, -каждое лето здесь устраивается костер для детей... Тут же, отпустив мою руку, Корней Иванович прыгнул на скамейку, пробежался по ней, засмеялся, спрыгнул, опять куда-то потащил меня, не помню уж что показывая на участке, затем мы побежали к дому, именно побежали, и он, одним духом перешагивая длинными ногами через ступеньки, взлетел по лестнице, я - за ним...»

По давней привычке Чуковский скрывал от посторонних свои чувства и переживания. В 1965-м, потеряв сына Николая, он снова собрался с силами и вернулся к делам, которых, как всегда, было много. Была работа над теорией перевода, над трудами о Некрасове, Уитмене, Блоке, над воспоминаниями, изданными в серии ЖЗЛ под названием «Современники». Были зарубежные поездки и вручение звания почетного доктора литературы в Оксфорде, где Корней Иванович прочел своего «Крокодила» на латыни и произнес речь, начинавшуюся словами:

«В юности я был маляром...» Была дружеская помощь многим писателям, в том числе и опальным Иосифу Бродскому и Александру Солженицыну. И, конечно, были встречи с детьми, которые до сих пор вспоминают в Переделкино. Однажды, например, он пришел в дом философа Асмуса и втянул его чинно сидевших в уголке сыновей в состязание - кто громче заорет. А потом заявил: «Пойду я отсюда. Это какой-то сумасшедший дом!» Поэт Валентин Берестов, выступая однажды в детском саду, удивился: дети почему-то считали, что писатель обязательно должен петь и плясать. Оказалось, что накануне в саду побывал Чуковский, - «этот восьмидесятилетний патриарх поднял здесь такую волну радости, что она не улеглась после его ухода, а поднялась снова, подхватив заодно и меня».

Взрослых он мог обмануть: например, запереться от надоедливых поклонников: «Скажите, что меня нет, что я умер!» Но детей обманывать не позволял ни себе, ни другим. И не терпел лени, расхлябанности, снисходительности к себе - отчитывал, например, поэтессу Маргариту Алигер: «Нет настроения, и вы не работаете? Можете себе это позволить? Богато живете! А я, признаться, думал, что вы настоящий профессионал, работающий прежде всего и независимо ни от чего». Сам он был именно таким профессионалом и работал до последних дней -даже в больнице, куда его увезли с вирусным гепатитом, доделывал статью об Уитмене. Правда, писать уже не мог - диктовал.

Корнея Чуковского не стало 28 октября 1969 года. На похоронах литературовед Юлиан Оксман сказал: «Умер последний человек, которого еще сколько-нибудь стеснялись». У многих тогда было ощущение того, что «распалась связь времен», что на смену поколению Чуковского пришли люди с совсем другими принципами - или совсем без таковых. Сейчас и тех людей уже нет, а дети все так же читают «Крокодила», «Телефон» и «Айболита». «Краденое солнце», «Мойдодыр», «Тараканище», «Федорино горе», не подозревая, что некоторые из этих произведений написаны уже без малого сто лет назад.

Этот очерк не о творчестве нескольких поколений семьи Чуковских – одной из самых удивительных в русской культуре, поскольку тема необъятная: пришлось бы писать о детской и взрослой прозе и поэзии, мемуарах, литературоведении, эпистолярном наследии, критике, литературных переводах... Некоторые из перечисленных жанров в какой – то мере были использованы в очерке, но не более того. Главной задачей была попытка проанализировать тему «Роль еврейского фактора в семье Чуковских».

Судьба и психология человеческая порою трудно объяснимы. Пример тому – жизнь выдающегося российского литератора Корнея Ивановича Чуковского (Николая Васильевича Корнейчукова). Он родился в 1882 году в Петербурге, умер в 1969 году в Кунцево под Москвой, прожив долгую, но далеко не безоблачную жизнь, хотя был и знаменитым детским писателем, и крупным литературоведом; его заслуги перед российской культурой, в конце концов, были оценены на родине (доктор филологических наук, лауреат Ленинской премии) и за рубежом (почётный доктор Оксфордского университета). Такова внешняя сторона его жизни.

Но была и внутренняя, потаённая. Сын украинской крестьянки Екатерины Осиповны Корнейчуковой и... (?). В документах Чуковский всякий раз указывал разные отчества (Степанович, ануилович, Васильевич, Н.Е. Корнейчуков). По метрике он был Николай Корнейчуков, т.е. незаконнорожденный. Однако, у него была родная сестра – Мария Корнейчукова, родившаяся в 1879 году. Исследователям удалось установить, что в тех документах Марии, где присутствует отчество, она названа Мануиловна, либо Эммануиловна. Предполагают, что отцом Корнея Чуковского является Потомственный Почётный Гражданин Одессы Эммануил Соломонович Леве(и)нсон, 1851 года рождения, сын владельца типографий, расположенных в нескольких городах. Отец всеми силами препятствовал «неравному браку» своего сына с простой крестьянкой и добился своего.

Еврейское происхождение отца Чуковского почти не вызывает сомнений. Вот что писал М. Бейзер в 1985 году в самиздатском «Ленинградском еврейском альманахе. Автор (в 1998 году жил в Израиле) беседовал с Кларой Израилевной Лозовской (эмигрировала в США), которая работала секретарём Чуковского. Она рассказала об Эммануиле Левинсоне, сыне владельца типографий в Петербурге, Одессе и Баку. Его брак с матерью Маруси и Коли формально не был зарегистрирован, так как для этого отец детей должен был креститься, что было невозможно. Связь распалась... О еврейском происхождении отца Корнея Чуковского свидетельствует также Нина Берберова в книге «Железная женщина». Сам писатель на эту тему не высказывался. «Он, каким он был, был создан своей покинутостью», - писала об отце Лидия Чуковская . Существует только один достоверный источник – его «Дневник», которому он доверял самое сокровенное.

Вот что пишет в «Дневнике» сам Корней Иванович: «Я, как незаконнорожденный, не имеющий даже национальности (кто я? еврей? русский? украинец?) – был самым нецельным, непростым человеком на земле... Мне казалось,... что я единственный – незаконный, что все у меня за спиной перешёптываются и что когда я показываю кому-нибудь (дворнику, швейцару) свои документы, все внутренне начинают плевать на меня... Когда дети говорили о своих отцах, дедах, бабках, я только краснел, мялся, лгал, путал... Особенно мучительно было мне в 16–17 лет, когда молодых людей начинают вместо простого имени называть именем-отчеством. Помню, как клоунски я просил даже при первом знакомстве – уже усатый – «зовите меня просто Колей», «а я Коля» и т.д. Это казалось шутовством, но это была боль. И отсюда завелась привычка мешать боль, шутовство и ложь – никогда не показывать людям себя – отсюда, отсюда пошло всё остальное».

«... У меня никогда не было такой роскоши как отец или хотя бы дед» - с горечью писал Чуковский. Они, конечно же, существовали (так же, как и бабушка), но все дружно отказались от мальчика и его сестры. Своего отца Коля знал. Об этом после смерти отца написала Лидия Чуковская в книге «Памяти детства». Семья жила тогда в финском местечке Куоккала и однажды, уже известный литератор Корней Чуковский неожиданно привёз в дом дедушку своих детей. Было обещано, что тот погостит несколько дней, но сын неожиданно и быстро выгнал его. Больше в доме об этом человеке никогда не говорили. Маленькая Лида запомнила, как однажды, мама вдруг позвала детей и строго сказала: «Запомните, дети, спрашивать папу о его папе, вашем дедушке, нельзя. Никогда не спрашивайте ничего». Корней Иванович навсегда был оскорблён за мать, но она всю жизнь любила отца своих детей – в их доме всегда висел портрет бородатого мужчины.

О своём национальном происхождении Чуковский не распространяется. И лишь в «Дневнике» он приоткрывает свою душу. Тем более обидно, что изданы они со множеством купюр (редактор «Дневника» - его внучка Елена Цезаревна Чуковская).

Лишь по отдельным отрывкам можно косвенно судить об его отношении к еврейскому вопросу. И здесь наблюдается необъяснимый парадокс: человек, тяжело переживший своё «байстрючество», виновником которого был отец – еврей, обнаруживает явное тяготение к евреям. Ещё в 1912 году он писал в дневнике: «Был у Розанова. Впечатление гадкое... Жаловался, что жиды заедают в гимназии его детей». Купюра не даёт возможности узнать тему разговора, хотя предположительно речь идёт об антисемитизме Розанова (свои взгляды по этому вопросу Розанов не скрывал). А вот, что пишет он о своих секретарях К. Лозовской и В. Глоцере: похвалив их за чуткость, самоотверженность, простодушие, он объясняет эти их качества тем, что «оба они – евреи – люди, наиболее предрасположенные к бескорыстию». Прочитав автобиографию Ю.Н. Тынянова, Чуковский записал: «В книге нигде не говорится, что Юрий Николаевич был еврей. Между тем та тончайшая интеллигентность, которая царит в его «Вазир Мухтаре», чаще всего свойственна еврейскому уму».

Через полвека после записи о Розанове, в 1962 году, Чуковский пишет: «... был Сергей Образцов и сообщил, что закрывается газета «Литература и жизнь» из-за недостатка подписчиков (на черносотенство нет спроса), и вместо неё возникает «Литературная Россия». Глава Союза писателей РСФСР Леонид Соболев подбирает для «ЛР» сотрудников, и, конечно, норовит сохранить возможно больше сотрудников «ЛЖ», чтобы снова провести юдофобскую и вообще черносотенную линию. Но для видимости обновления решили пригласить Образцова и Шкловского. Образцов пришёл в Правление, когда там находились Щипачёв и Соболев, и сказал: «Я готов войти в новую редакцию, если там не останется ни одного Маркова, а если там появится антисемитский душок, я буду бить по морде всякого, кто причастен к этому». Образцов уполномочил меня пойти к Щипачёву и сказать, что он в редакцию «ЛР» не входит...».

В начале 1963 года на страницах «Известий» возникла полемика между критиком-антисемитом В. Ермиловым и писателем И. Эренбургом по поводу книги мемуаров «Люди, годы, жизнь». 17 февраля Чуковский записал: «Вчера был Паустовский: «Читали «Известия – насчёт Ермишки?». Оказывается, там целая полоса писем, где Ермилова приветствует тёмная масса читателей, ненавидящих Эренбурга за то, что он еврей, интеллигент, западник...». Отдыхая в 1964 году в Барвихе, он пишет: « У меня такое впечатление, будто какая-то пьяная личность рыгнула мне в лицо. Нет это слишком мягко. Явился из Минска некий Сергей Сергеевич Цитович и заявил, подмигивая, что у Первухина и Ворошилова жёны – еврейки, что у Маршака (как еврея) нет чувства родины, что Энгельс оставил завещание, в котором будто бы писал, что социализм погибнет, если к нему примкнут евреи, что настоящая фамилия Аверченко – Лифшиц, что Маршак в юности был сионистом, что А.Ф. Кони на самом деле Кон и т.д.». Цитирование можно было бы продолжить, однако и приведенных записей достаточно, чтобы понять мировоззрение Чуковского: его позиция не только позиция передового русского интеллигента – антисемитизм воспринимается им болезненно, как личное оскорбление.

Ещё одно подтверждение еврейского происхождения отца Корнея Чуковского я обнаружил в очерке С. Новикова «Рохлин». Описывая жизнь своего старшего друга, выдающегося советского математика Владимира Абрамовича Рохлина, автор пишет: «Года за два до смерти он рассказал мне следующее. Его дедом по матери был богатый одесский еврей Левинсон. Горничная – девица Корнейчук – произвела от него на свет младенца мужского пола, которому с помощью полиции (за деньги) был изготовлен чисто русский православный паспорт... От себя замечу, что Корней получал образование, вероятно, на деньги Левинсона... Мать Рохлина – законная дочь Левинсона – получила медицинское образование во Франции. Она была начальником санинспекции в Баку, где её убили в 1923 году... Отец был расстрелян в конце 30-х г.г. Тогда Рохлин, оказавшись 16-ти летним юношей в Москве, испытывал большие трудности с поступлением в университет. Он попытался обратиться за помощью к Корнею, но тот его не принял. По-видимому, в тот период Корней безумно боялся Сталина (Рохлин прав, но он связывает это с «Тараканищем», не подозревая, что Большой террор именно в это время вошёл в семью Чуковских – В.О.)... После смерти Сталина, - как сказал мне Рохлин, - Корней искал контакта с ним, уже известным профессором. Но Рохлин из гордости отказался. Один физик, Миша Маринов... находился в хорошем контакте с Лидией Чуковской, дочерью Корнея. Она говорила ему об этом родстве с Рохлиным, как сказал мне Миша, когда я рассказал в обществе эту историю вскоре после кончины Владимира Абрамовича». Сын Рохлина Владимир Владимирович стал выдающимся прикладным математиком и ныне проживает в Америке.

Таковы факты, подтверждающие, что Корней Иванович наполовину был евреем. Но не это волновало его. Он не мог простить отцу того, что он сделал: обманул любившую его всю жизнь женщину и обрёк на безотцовщину двух своих детей. После той семейной драмы, которую он пережил в детстве, вполне могло случиться и так, что он стал бы юдофобом: хотя бы из-за любви к матери, хотя бы в отместку за своё искалеченное детство. Этого не произошло: случилось обратное – его потянуло к евреям.

Понять и объяснить логику происшедшего трудно и, на первый взгляд, невозможно. В статье предлагается один из вариантов происшедшего. Известно, что Коля Корнейчуков учился в одной гимназии с Владимиром (Зеевом) Жаботинским – будущим блестящим журналистом и одним из наиболее ярких представителей сионистского движения. Отношения между ними были дружескими: их даже исключили из гимназии вместе – за написание острого памфлета на директора. Сведений о дальнейших взаимоотношениях этих людей (по понятным причинам) сохранилось немного. Но тот факт, что именно Жаботинского выбрал поручителем при оформлении своего брака Чуковский, говорит о многом – поручители случайными людьми не бывают. В «Дневнике» имя Жаботинского появляется лишь в 1964 году:

«Влад. Жаботинский (впоследствии сионист) сказал обо мне в 1902 году:

Чуковский Корней

Таланта хвалёного

В 2 раза длинней

Столба телефонного».

Только такую шутку Корней Иванович мог доверить в то время бумаге. Из переписки с жительницей Иерусалима Рахилью Павловной Марголиной (1965 год) выясняется, что всё это время он как драгоценность хранил рукописи В. Жаботинского. Вдумайтесь в значение данного факта и вы поймёте, что это был подвиг и что личность Жаботинского для него была священной. Чтобы показать, что именно такой человек мог вывести Колю из состояния душевной депрессии, позволю процитировать отрывок из его письма к Р.П. Марголиной: «... Он ввёл меня в литературу... От всей личности Владимира Евгеньевича шла какая-то духовная радиация. В нём было что-то от пушкинского Моцарта да, пожалуй, и от самого Пушкина... Меня восхищало в нём всё: и его голос, и его смех, и его густые чёрные волосы, свисавшие чубом над высоким лбом, и его широкие пушистые брови, и африканские губы, и подбородок, выдающийся вперёд... Теперь это покажется странным, но главные наши разговоры тогда были об эстетике. В.Е. писал тогда много стихов, - и я, живший в неинтеллигентной среде, впервые увидел, что люди могут взволнованно говорить о ритмике, об ассонансах, о рифмоидах... Он казался мне лучезарным, жизнерадостным, я гордился его дружбой и был уверен, что перед ним широкая литературная дорога. Но вот прогремел в Кишинёве погром. Володя Жаботинский изменился совершенно. Он стал изучать родной язык, порвал со своей прежней средой, вскоре перестал участвовать в общей прессе. Я и прежде смотрел на него снизу вверх: он был самый образованный, самый талантливый из моих знакомых, но теперь я привязался к нему ещё сильнее...».

Чуковский признаёт, какое огромное влияние оказала личность Жаботинского на становление его мировоззрения. Несомненно, В.Е. сумел отвлечь Корнея Ивановича от «самоедства» в отношении незаконорожденности и убедить в его талантливости. «Он ввёл меня в литературу...». Публицистический дебют девятнадцатилетнего Чуковского состоялся в газете «Одесские новости», куда его привёл Жаботинский, развивший в нём любовь к языку и разглядевший талант критика. Первой статьёй молодого журналиста была «К вечно-юному вопросу», посвящённая полемике о задачах искусства между символистами и сторонниками утилитарного искусства. Автор пытался нащупать некий третий путь, который примирил бы красоту и пользу. Едва ли эта статья смогла попасть на страницы популярной газеты – слишком она отличалась от всего, что там печаталось об искусстве, если бы не содействие «золотого пера» (так называли в Одессе Владимира Жаботинского). Он очень ценил философские идеи и стиль раннего Чуковского. Его по праву можно назвать «крестным отцом» молодого журналиста, что Корней Иванович прекрасно понимал и помнил всю жизнь. Недаром он сравнивал его с Пушкиным. И, возможно, по ассоциации вспоминал бессмертные строки, посвящённые лицейскому учителю Куницыну, перефразируя их:

(Владимиру) дань сердца и ума!

Он (меня) создал, он воспитал (мой) пламень,

Поставлен им краеугольный камень,

Им чистая лампада возжена...

Жаботинский разговаривал на семи языках. Под его влиянием Чуковский начал изучать английский язык. Так как в старом самоучителе, купленном у букиниста отсутствовала часть, посвящённая произношению, то разговорный английский язык Чуковского был весьма своеобразен: например, слово «writer» звучало у него как «вритер». Поскольку в редакции «Одесских новостей» он был единственным, кто читал приходившие по почте английские и американские газеты, то через два года по рекомендации всё того же Жаботинского, Чуковский отправляется корреспондентом в Англию. В Лондоне его ожидал конфуз: обнаружилось, что он не воспринимает английских слов на слух. Большую часть времени он проводил в Библиотеке Британского музея. Кстати, здесь же, в Лондоне, друзья виделись в последний раз в 1916 году, через десять лет после той памятной командировки. Роль Жаботинского в становлении К.И. Чуковского как личности и художника изучена совершенно недостаточно, однако имеющиеся в настоящее время материалы позволяют говорить об огромном влиянии, которое оказал будущий выдающийся сионист на развитие в Чуковском еврейской самоидентификации.

Вся его дальнейшая жизнь подтверждает этот тезис. В 1903 году он женился на еврейской девушке – одесситке Гольдфельд. В выписке из метрической книги Крестовоздвиженской церкви сказано: «1903 г. 24 мая крещена Мария. На основании указа Херс. Дух. Консист. От 16 мая 1903 г. за?5825 просвещена св. Крещением одесская мещанка Мария Аронова-Берова Гольдфельд, иудейского закона, родившаяся 6 июня 1880 г. во св. Крещении наречена именем Мария...». Через два дня состоялось бракосочетание.

«1903 г. 26 мая. Жених: Ни к какому обществу не приписанный Николай Васильев Корнейчуков, православ. вероисповед., первым браком, 21 года. Невеста: одесская мещанка Мария Борисова Гольдфельд, православного вероисповед., первым браком, 23 лет». Далее следуют фамилии поручителей со стороны жениха и невесты (по 2 человека). Среди поручителей со стороны жениха – никопольский мещанин Владимир Евгеньев Жаботинский.

Мария Борисовна Гольдфельд родилась в семье бухгалтера частной фирмы. В семье было восемь детей, которым родители стремились дать образование. Мария обучалась в частной гимназии, а один из её старших братьев Александр – в реальном училище (некоторое время в одном классе с Л. Троцким). Все дети родились в Одессе, у всех родной язык – еврейский. Брак Чуковских был первым, единственным и счастливым. «Никогда не показывать людям себя» - такая жизненная позиция сохранилась у Корнея Ивановича с детства. Поэтому о своей жене он даже в «Дневнике» пишет целомудренно, скупо: «На свадьбу пришли все одесские журналисты». И лишь иногда прорывается подлинное чувство. Посетив в 1936 г., через 33 года после свадьбы Одессу, он стоял около дома, в котором когда-то жила его невеста: многое вспомнилось. Появляется запись: «Мы здесь бушевали когда-то любовью». И ещё одна пронзительная запись, сделанная после смерти любимой женщины: «Смотрю на это обожаемое лицо в гробу..., которое я столько целовал – и чувствую, будто меня везут на эшафот... Хожу каждый день на могилу и вспоминаю умершую: ... вот она в бархатной кофточке, и я помню даже запах этой кофточки (и влюблён в него), вот наши свидания за вокзалом, у Куликова поля..., вот она на Ланжероне, мы идём с ней на рассвете домой, вот её отец за французской газетой...». Сколько любви, нежности и юной страсти в словах этого далеко не молодого человека, лишившегося жены и верной подруги уже после войны! Они делили и радость, и горе. Из четверых детей (Николай, Лидия, Борис и Мария) – выжили двое старших. Младшая дочь Маша умерла в детстве от туберкулёза. Оба сына были на фронте во время войны. Младший – Борис – погиб в первые военные месяцы; Николаю повезло – он вернулся. И Николай, и Лидия были известными писателями. Причём, если отец и старший сын писали, руководствуясь «внутренней цензурой» – К. Чуковский на всю жизнь запомнил шабаш ведьм против «чуковщины» в 30-х годах, возглавленный Н.К. Крупской, то для его дочери какие-либо ограничения отсутствовали. «Я счастливый отец – с юмором говорил он приятелям: если к власти придут правые, у меня есть Коля, если левые – Лида».

Вскоре, однако, юмор отступил далеко на задний план.

Во время Большого террора, когда в «общем потоке» был расстрелян муж Лидии Чуковской, выдающийся физик Матвей Бронштейн , после безумных ночей в очередях родственников около страшной тюрьмы «Кресты», где общее горе сблизило её на всю жизнь с великой Ахматовой (у неё тюрьма навсегда отняла единственного сына), после всех перенесенных ужасов Чуковская не боялась никого и ничего.

Лидия Корнеевна, как и её отец, прожила долгую и трудную жизнь (1907-1996 г.г.). Главную роль в её жизни сыграли отец, муж и Самуил Яковлевич Маршак – друг отца. Вот что писала она отцу – двадцатилетняя, из саратовской ссылки, куда она попала за написанную в институте антисоветскую листовку: «Ты действительно не знаешь, что я по-прежнему, по-детски, по-трёхлетнему, люблю тебя...? Не поверю я этому никогда, потому что ведь ты – ты». После ссылки Чуковскую взял на работу в ленинградское отделение «Детгиза», которое он возглавлял, Маршак. Забегая вперёд, укажем, что он и во время войны оказался её добрым ангелом-хранителем. Вот что писал в декабре 1941 г. Корней Иванович Самуилу Яковлевичу: «... Я благодарю Вас и Софью Михайловну (жена С.Я. – В.О.) за дружеское отношение к Лиде. Без Вашей помощи Лида не доехала бы до Ташкента – этого я никогда не забуду». (Маршак помог Л.К., перенесшей тяжёлую операцию, выбраться из голодного и холодного Чистополя).

1937 год, оказавшийся переломным в жизни и мировосприятии молодой женщины, застал её в маршаковском «Детгизе»: арест и расстрел мужа, разгон редакции и аресты её членов (Чуковской «повезло» - она стала «всего лишь» безработной) на всю жизнь сформировали её диссидентский характер. Надо сказать, что особой любовью к новой власти в семье Чуковских не отличался никто и никогда. Вот что писал Корней Иванович в «Дневнике» в 1919 году после вечера памяти Леонида Андреева: «Прежней культурной среды уже нет – она погибла и нужно столетие, чтобы создать её. Сколько-нибудь сложного не понимают. Я люблю Андреева сквозь иронию, но это уже недоступно. Иронию понимают только тонкие люди, а не комиссары». От себя можно добавить, что Чуковский был большим оптимистом: уже скоро столетие, а культура целенаправленно загоняется в угол.

Злополучная листовка, написанная девятнадцатилетней девушкой, преследовала Лидию Корнеевну много десятков лет. В записке председателя КГБ Ю. Андропова в ЦК КПСС от 14 ноября 1973 года сказано: «Антисоветские убеждения Чуковской сложились ещё в период 1926-1927 г.г., когда она принимала активное участие в деятельности анархистской организации «Чёрный крест» в качестве издателя и распространителя журнала «Чёрный набат»... Это «дело» всплывало в КГБ в 1948, 1955, 1956, 1957, 1966, 1967 г.г. Воистину, у страха гебистов глаза велики: ни с каким анархистским журналом она никогда не была связана, а её антисоветские настроения были рождены советской властью. Известны дата и адрес рождения: 1937 год, г. Ленинград, очередь у тюрьмы «Кресты».

Куда они бросили тело твоё? В люк?

Где расстреливали? В подвале?

Слышал ли ты звук

Выстрела? Нет, едва ли.

Выстрел в затылок милосерд:

Вдребезги память.

Вспомнил ли ты тот рассвет?

Нет. Торопился падать.

В феврале 1938 года, выяснив в Москве формулировку приговора мужу – «10 лет без права переписки», она решила бежать из любимого города. Лидия Корнеевна «всё-таки вернулась в Ленинград, но на квартиру к себе не пошла, на Кирочную – тоже. Два дня жила у друзей, а с Люшей (дочь от первого брака с литературоведом Ц. Вольпе), ... с Корнеем Ивановичем виделась в скверике. Простилась, взяла у Корнея Ивановича деньги и уехала». Так власть ковала инакомыслящих. И какое значение для вдовы, для всей семьи имел факт реабилитации Матвея Бронштейна после смерти Сталина? Ведь они никогда не верили обвинению в том, что он враг народа. До ареста Бронштейн и Чуковская не успели зарегистрировать свой брак. «Чтобы получить право охранять труды Бронштейна, – пишет она, – мне пришлось оформить наш брак уже тогда, когда Матвея Петровича не было в живых. Брак с мёртвым. Оформить по суду».

В период реабилитации, когда приоткрылись архивы НКВД, исследователи нашли «дело» Бронштейна. «Бронштейн Матвей Петрович, 02. 12. 1906 г. рождения, урож. г. Винницы, еврей, беспартийный, с высшим образованием, научный сотрудник Ленинградского физико-технического института, осуждён 18 февраля 1938 года Военной Коллегией Верховного суда СССР «за активное участие в контрреволюционной фашистской террористической организации» по ст. 58-8 и 58-11 УК РСФСР к высшей мере уголовного наказания – расстрелу, с конфискацией всего, лично ему принадлежащего, имущества». Суд заседал 18 февраля с 8.40 до 9.00 часов. За эти 20 минут была решена судьба одного из столпов советской физики. Письма в его защиту писали будущие академики Тамм, Фок, Мандельштам, Иоффе, С. Вавилов, Ландау, писатели Чуковский и Маршак – они не знали, что Бронштейна уже нет в живых: их усилия были тщетны. Последним напоминанием о погибшем муже был лист из архивной папки с записью 1958 года: «возместить Л.К. Чуковской стоимость бинокля, изъятого при обыске 1 августа 1937 года».

Я шла к Неве припомнить ночи,

Проплаканные у реки.

Твоей гробнице глянуть в очи,

Измерить глубину тоски.

Нева! Скажи в конце концов,

Куда ты дела мертвецов?

Характерно взаимное влияние этих двух выдающихся личностей – физика и лирика. «Солнечное вещество» - так называется одна из научно – популярных книг Бронштейна. Вот что впоследствии сказал о ней выдающийся физик, лауреат Нобелевской премии Лев Ландау: «Читать её интересно любому читателю – от школьника до физика - профессионала». О рождении этой удивительной книги и о появлении нового детского писателя свидетельствует его дарственная надпись от 21 апреля 1936 года: «Дорогой Лидочке, без которой я никогда не смог бы написать эту книгу». В оставшиеся полтора года жизни он создал ещё два таких же шедевра. Так она – профессиональный литератор, сумела вдохновить выдающегося физика на создание книг, жанр которых был ему до сих пор неизвестен. Его влияние на неё было потрясающим: при жизни она им гордилась и наслаждалась общностью мыслей и чувств. После его гибели ожесточилась: «Я хочу, чтобы винтик за винтиком была исследована машина, которая превращала полного жизни, цветущего деятельностью человека, в холодный труп. Чтобы ей был вынесен приговор. Во весь голос. Не перечеркнуть надо счёт, поставив на нём успокоительный штемпель «уплачено», а распутать клубок причин и следствий, серьёзно, тщательно, петля за петлёй, его разобрать...».

Вот отрывок из её письма от 12.10. 1938 г., в котором она описывает свои впечатления от фильма «Профессор Мамлок»: «Да, фашизм – страшная вещь, гнусная вещь, с которой необходимо бороться. В фильме показана травля профессора-еврея... Пытки, применяемые на допросах, очереди матерей и жён к окошку гестапо и ответы, которые они получают: «О вашем сыне ничего не известно», «сведений нет»; законы, печатаемые в газетах, о которых фашистские молодчики откровенно говорят, что это законы лишь для мирового общественного мнения...». Фактически, это черновой набросок её будущих произведений. Чуковская ясно даёт понять, что фашизм и советский «коммунизм» - близнецы, что антисемитизм – чудовищное зло мирового масштаба.

И Корней Иванович, и Лидия Корнеевна Чуковские своими жизненными поступками доказали, что быть евреем – гордое право порядочных людей. Это надо подчеркнуть особо, так как Корней Иванович видел и обратный пример – своего отца-еврея, которого он презирал за его непорядочность. Судьба свела его с выдающимся человеком – евреем Жаботинским. Именно этот человек стал примером для него на всю жизнь. Еврейские идеалы привели к его женитьбе на еврейке, были привиты детям. Такова еврейская «сага» Чуковских.

В заключение хотелось бы коснуться ещё одного вопроса. Оба Чуковских – и отец, и дочь очень тонко чувствовали правду и настоящий талант. Известна фраза Чуковского на машинописной книжке стихов опального поэта Александра Галича: «Ты, Галич, бог и сам того не понимаешь». Особенно любопытны их взаимоотношения с советскими Нобелевскими лауреатами: состоявшимися и будущими. И отец, и дочь писали письма советскому руководству в защиту арестованного за «тунеядство» будущего лауреата Иосифа Бродского. О взаимоотношении Л. Чуковской и лауреата Нобелевской премии за мир Андрея Дмитриевича Сахарова много писать не стоит – это были идейные соратники по правозащитному движению. Героический поступок совершила Л. Чуковская, выступившая в 1966г. с открытым письмом лауреату Нобелевской премии М Шолохову в ответ на его выступление на съезде партии, в котором он потребовал смертной казни писателям Синявскому и Даниэлю. Она писала: «Литература Уголовному суду не подсудна. Идеям следует противопоставлять идеи, а не лагеря и тюрьмы... Ваша позорная речь не будет забыта историей. А литература сама отомстит за себя... Она приговорит Вас к высшей мере наказания, существующей для художника, - к творческому бесплодию...».

Снискавший славу детского поэта Корней Чуковский долгое время был одним из самых недооценённых писателей серебряного века. Вопреки расхожему мнению, гений творца проявлялся не только в стихотворениях и сказках, но и в критических статьях.

В силу непарадной специфики творчества государство на протяжении всей жизни литератора пыталось дискредитировать его труды в глазах общественности. Многочисленные исследовательские работы позволили взглянуть на именитого деятеля искусств «другими глазами». Сейчас произведениями публициста зачитываются как люди «старой закалки», так и молодежь.

Детство и юность

Николай Корнейчуков (настоящее имя поэта) появился на свет 31 марта 1882 года в северной столице России – городе Санкт-Петербурге. Мать Екатерина Осиповна, будучи прислугой в доме именитого врача Соломона Левенсона, вступила в порочную связь с его сыном Эммануилом. В 1799 году женщина родила дочь Марию, а через три года подарила гражданскому мужу наследника Николая.

Несмотря на то, что отношения отпрыска благородного семейства с крестьянкой в глазах общества того времени выглядели вопиющим мезальянсом, вместе они прожили семь лет. Дед поэта, не желавший родниться с простолюдинкой, в 1885 году без объяснения причины выставил невестку на улицу с двумя малышами на руках. Так как Екатерина не могла себе позволить отдельное жильё, вместе с сыном и дочерью она уехала к родственникам в Одессу. Много позже в автобиографической повести «Серебряный герб» поэт признается, что южный город так и не стал ему родным.

Детские годы писателя прошли в атмосфере разрухи и нищеты. Мать публициста посменно работала то швеёй, то прачкой, но денег катастрофически не хватало. В 1887 году мир увидел «Циркуляр о кухаркиных детях». В нём министр просвещения И.Д. Делянов рекомендовал директорам гимназий принимать в ряды учащихся лишь тех детей, чьё происхождение не вызывало вопросов. Из-за того, что Чуковский под данное «определение» не подходил, в 5-м классе его исключили из привилегированного учебного заведения.

Дабы не слоняться без дела и приносить пользу семье, юноша брался за любую работу. В числе амплуа, которые на себя примерил Коля, был и разносчик газет, и чистильщик крыш, и расклейщик афиш. В тот период молодой человек начал интересоваться литературой. Он зачитывался приключенческими романами , изучал работы и , а вечерами под шум прибоя декламировал стихи .

Помимо прочего, феноменальная память позволила юноше выучить английский язык так, что он переводил тексты с листа, ни разу не запинаясь. Тогда Чуковский ещё не знал, что в самоучителе Олендорфа отсутствовали страницы, на которых подробно описывался принцип правильного произношения. Поэтому когда спустя годы Николай посетил Англию, факт того, что местные жители практически его не понимали, невероятно удивил публициста.

Журналистика

В 1901 году, вдохновившись произведениями любимых авторов, Корней пишет философский опус. Друг поэта Владимир Жаботинский, прочитав труд от корки до корки, отнёс его в газету «Одесские новости», положив тем самым начало 70-летней литературной карьере Чуковского. За первую публикацию поэт получил 7 рублей. На немалые по тем временам деньги молодой человек купил себе презентабельного вида штаны и рубашку.

Через два года работы в газете Николай в качестве корреспондента «Одесских новостей» был командирован в Лондон. На протяжении года он писал статьи, изучал зарубежную литературу и даже переписывал каталоги в музее. За период командировки было опубликовано восемьдесят девять работ Чуковского.

Писатель настолько сильно полюбил британский эстетизм, что через много-много лет перевёл труды Уитмена и на русский язык, а также стал редактором первого четырёхтомника , который в мгновение ока приобрёл статус настольной книги во всех любящих литературу семьях.

В марте 1905 года писатель перебирается из солнечной Одессы в дождливый Санкт-Петербург. Там молодой журналист быстро находит себе работу: устраивается корреспондентом в газету «Театральная Россия», где в каждом номере публикуются его отчёты о просмотренных спектаклях и прочитанных книгах.

Субсидия певца Леонида Собинова помогла Чуковскому выпустить в свет журнал «Сигнал». В издании печаталась исключительно политическая сатира, а среди авторов числились , и даже Тэффи. За двусмысленные карикатуры и антиправительственные произведения Чуковский был арестован. Именитый адвокат Грузенберг сумел добиться оправдательного приговора и через девять дней вызволить писателя из заключения.

Далее публицист сотрудничал с журналами «Весы» и «Нива», а также с газетой «Речь», где Николай печатал критические очерки о современных писателях. Позднее эти труды были разбросаны по книгам: «Лица и маски» (1914 год), «Футуристы» (1922 год), «От до наших дней» (1908 год).

Осенью 1906 года местом жительства писателя стала дача в Куоккале (берег Финского залива). Там литератору посчастливилось познакомиться с художником , поэтами и . Позднее Чуковский рассказал о деятелях культуры в своих мемуарах «Репин. . Маяковский. . Воспоминания» (1940 год).

Здесь же был собран опубликованный в 1979 году юмористический рукописный альманах «Чукоккала», где оставили свои творческие автографы , и . По приглашению правительства в 1916 году Чуковский в составе делегации русских журналистов вновь отправился в командировку в Англию.

Литература

В 1917-м Николай возвращается в Петербург, где, принимая предложение Максима Горького, заступает на пост руководителя детского отдела издательства «Парус». Чуковский примерил на себя амплуа сказочника во время работы над альманахом «Жар-птица». Тогда он открыл миру новую грань своего литературного гения, написав «Цыплёнка», «Собачье царство» и «Доктора».

Горький увидел в сказках коллеги огромный потенциал и предложил Корнею «попытать счастье» и создать для детского приложения журнала «Нива» ещё одно произведение. Писатель переживал, что ему не удастся выпустить в свет дельный продукт, но вдохновение само нашло творца. Это было накануне революции.

Тогда с больным сыном Колей публицист возвращался с дачи в Петербург. Дабы отвлечь горячо любимое чадо от приступов болезни, поэт начал на ходу придумывать сказку. Времени на проработку героев и сюжета не было.

Вся ставка была на быстрейшее чередование образов и событий, чтобы мальчик не успел ни застонать, ни заплакать. Так и родилось опубликованное в 1917 году произведение «Крокодил».

После Октябрьской революции Чуковский разъезжает по стране с лекциями и сотрудничает со всевозможными издательствами. В 20-30-х годах Корней пишет произведения «Мойдодыр» и «Тараканище», а также адаптирует тексты народных песен для детского чтения, выпуская в свет сборники «Рыжий и красный» и «Скок-поскок». Десять стихотворных сказок поэт выпустил в свет одну за другой: «Муха-Цокотуха», «Чудо-дерево», «Путаница», «Что сделала Мура», «Бармалей», «Телефон», «Федорино горе», «Айболит», «Краденое солнце», «Топтыгин и лиса».

Корней Чуковский с рисунком к "Айболиту"

Корней бегал по издательствам, ни на секунду не расставаясь с корректурами, и следил за каждой напечатанной строчкой. Работы Чуковского публиковались в журналах «Новый Робинзон», «Ёж», «Костёр», «Чиж» и «Воробей». У классика всё складывалось таким образом, что в какой-то момент писатель и сам поверил в то, что сказки – это его призвание.

Всё изменилось после критической статьи , в которой революционерка, не имевшая детей, называла произведения творца "буржуазной мутью" и утверждала, что в работах Чуковского замаскирован не только антиполитический посыл, но и ложные идеалы.

После этого тайный смысл видели во всех работах литератора: в «Мухе-Цокотухе» автор популяризировал индивидуализм Комарика и легкомысленность Мухи, в сказке «Федорино горе» прославлял мещанские ценности, в «Мойдодыре» целенаправленно не озвучивал важность руководящей роли коммунистической партии, а в главном герое «Тараканища» цензоры и вовсе разглядели карикатурный образ .

Гонения довели Чуковского до крайней степени отчаяния. Корней и сам начал верить в то, что его сказки никому не нужны. В декабре 1929 года в «Литературной газете» было опубликовано письмо поэта, в котором он, отрекаясь от старых работ, обещает изменить направление своего творчества, написав сборник стихов «Весёлая колхозия». Однако труд из-под его пера так и не вышел.

Сказка военных лет «Одолеем Бармалея» (1943 год) была включена в антологию советской поэзии, а затем вычеркнута оттуда лично Сталиным. Чуковский написал ещё одно произведение «Приключения Бибигона» (1945 год). Рассказ печатали в «Мурзилке», декламировали по радио, а затем, назвав его «идеологически вредным», запретили к прочтению.

Уставший бороться с критиками и цензорами писатель вернулся к публицистике. В 1962 году он написал книгу «Живой как жизнь», в которой описывал «болезни», поразившие русский язык. Не стоит забывать и том, что публицист, изучавший творчество , выпустил в свет полное собрание сочинений Николая Алексеевича.

Чуковский был сказочником не только в литературе, но и в жизни. Он неоднократно совершал поступки, на которые его современники в силу своего малодушия не были способны. В 1961 году к нему в руки попала повесть «Один день Ивана Денисовича». Став её первым рецензентом, Чуковский на пару с Твардовским убедил напечатать это произведение. Когда Александр Исаевич стал персоной нон грата, именно Корней спрятал его от властей на своей второй даче в Переделкино.

В 1964 году начался процесс по делу . Корней вместе с – одни из немногих, кто не побоялся написать в Центральный Комитет письмо с просьбой освободить поэта. Литературное наследие писателя сохранилось не только в книгах, но и в мультфильмах.

Личная жизнь

С первой и единственной женой Чуковский познакомился в 18-летнем возрасте. Мария Борисовна была дочерью бухгалтера Арона-Бера Рувимовича Гольдфельда и домохозяйки Тубы (Таубы). Благородное семейство никогда не одобряло Корнея Ивановича. Одно время влюбленные даже планировали сбежать из ненавистной обоим Одессы на Кавказ. Несмотря на то, что побег так и не состоялся, в мае 1903 года пара обвенчалась.

На свадьбу с цветами пришли многие одесские журналисты. Правда, Чуковскому нужны были не букеты, а деньги. После церемонии находчивый парень снял шапку и начал обходить гостей. Сразу после торжества молодожены уехали в Англию. В отличие от Корнея, Мария пробыла там пару месяцев. Узнав, что жена беременна, писатель немедленно отправил её на Родину.

2 июня 1904 года Чуковский получил телеграмму о том, что его супруга благополучно родила сына. В тот день фельетонист устроил себе праздник и пошёл в цирк. По возвращении в Петербург багаж знаний и жизненных впечатлений, накопленных в Лондоне, позволил Чуковскому очень быстро стать ведущим критиком Петербурга. Саша Чёрный не без ехидства называл его Корнеем Белинским. Уже через какие-то два года вчерашний провинциальный журналист был на короткой ноге со всем литературным и художественным бомондом.

Пока деятель искусств разъезжал по стране с лекциями, его жена воспитывала детей: Лидию, Николая и Бориса. В 1920 году Чуковский стал отцом вновь. Дочь Мария, которую все называли Мурочкой, стала героиней многих произведений писателя. Девочка умерла в 1931 году от туберкулёза. Через 10 лет на войне погиб младший сын Борис, а спустя 14 лет не стало и жены публициста – Марии Чуковской.

Смерть

Корней Иванович ушёл из жизни в 87-летнем возрасте (28 октября 1969 года). Причина смерти - вирусный гепатит. Дачу в Переделкино, на которой последние годы жил поэт, превратили в дом-музей Чуковского.

Любители творчества литератора и по сей день могут воочию увидеть место, где создавал свои шедевры именитый деятель искусств.

Библиография

• «Солнечная» (повесть, 1933 год);
• «Серебряный герб» (повесть, 1933 год);
• «Цыплёнок» (сказка, 1913 год);
• «Айболит» (сказка, 1917 год);
• «Бармалей» (сказка, 1925 год);
• «Мойдодыр» (сказка, 1923 год);
• «Муха-Цокотуха» (сказка, 1924 год);
• «Одолеем Бармалея» (сказка, 1943 год);
• «Приключения Бибигона» (сказка, 1945 год);
• «Путаница» (сказка, 1914 год);
• «Собачье царство» (сказка, 1912 год);
• «Тараканище» (сказка, 1921 год);
• «Телефон» (сказка, 1924 год);
• «Топтыгин и Лиса» (сказка, 1934 год);

(настоящее имя - Николай Васильевич Корнейчуков)

(1882-1969) советский критик, литературовед, детский поэт, переводчик

Корнея Ивановича Чуковского все знают как доброго веселого сказочника. Его замечательные сказки «Муха-Цокотуха», «Айболит», «Мойдодыр» и другие с удовольствием читают и взрослые, и дети. Но Чуковский был также известным литературоведом и критиком, писал статьи и рецензии, занимался творчеством Н. Некрасова, переводил сказки Редьярда Киплинга , «Приключения Тома Сойера» Марка Твена , других авторов, писал мемуары о том, чему был свидетелем.

Николай Васильевич Корнейчуков родился в Петербурге, но детство провел в Одессе и Николаеве. В одесской гимназии он учился в одном классе с будущим моряком и писателем Борисом Житковым. Мальчики подружились, и Корней Чуковский часто приходил домой к своему другу, родители которого собрали прекрасную библиотеку. О своих детских впечатлениях Чуковский позже рассказал в повести «Серебряный герб».

Однако гимназию ему закончить не удалось, потому что он был исключен по причине «низкого» происхождения: мать, происходившая из крестьян, была прачкой и едва сводила концы с концами, а отец с семьей не жил. Пришлось самостоятельно проходить гимназический курс и изучать английский язык. Потом юноша сдал экзамен и получил аттестат зрелости.

Он рано начал писать стихи и поэмы, а в 1901 году в газете «Одесские новости» появилась первая статья, подписанная псевдонимом Корней Чуковский. В этой газете он напечатал много статей на самые разные темы - о выставках картин, о философии, искусстве, писал рецензии на новые книги, фельетоны. Тогда же Чуковский начал писать дневник, который затем вел всю жизнь.

Мечта стать писателем привела его в Петербург. Он предложил свои произведения нескольким столичным журналам, но получил отказ. Несмотря на это, 1903 год был для начинающего писателя полон событий: он познакомился со многими известными литераторами, осваивался с петербургской жизнью и посылал свои материалы в «Одесские новости», от которых в том же году поехал в Лондон.

Он и здесь не терял времени даром: много занимался, совершенствовал свой английский язык, познакомился с известными английскими писателями Гербертом Уэллсом и А. Конан Дойлом, автором «Записок о Шерлоке Холмсе».

Круг литературных интересов Корнея Чуковского продолжает расширяться. Теперь, кроме рецензий и переводов, он начинает писать стихи и даже роман в стихах. В сентябре 1904 года он вернулся на родину и стал выступать как литературный критик в петербургских журналах и газетах. С 1906 года Чуковский стал постоянным сотрудником журнала Валерия Брюсова «Весы». К этому времени он уже был знаком со многими видными деятелями русской культуры, подружился с известным художником Ильей Репиным , писателями Александром Куприным , Леонидом Андреевым , поэтом Александром Блоком и другими. Очерки о современных писателях составили книги «От Чехова до наших дней» (1908) и «Лица и маски» (1914).

Тогда же Корней Иванович Чуковский начал записывать свои наблюдения за детьми, что и как они говорят. Он вел записи до конца жизни и составил из них книгу «От двух до пяти» со своими комментариями, в которых проявил себя не только как талантливый писатель, но и как замечательный педагог и ученый.

Первое издание этой книги вышло в 1928 году под названием «Маленькие дети. Детский язык. Экикики. Лепые нелепицы». Название «От двух до пяти» появилось только в дополнительном 3-м издании в 1933 году. Всего эта книга переиздавалась 21 раз, причем писатель каждый раз дополнял ее новыми примерами, которые к этому времени успевал записать.

Писать для детей Корней Чуковский начал, казалось бы, случайно. Однажды ему как редактору надо было составить альманах «Жар-птица», и он написал для него свои первые детские сказки «Цыпленок», «Доктор» и «Собачье царство».

Так неожиданно профессиональный критик, исследователь творчества Некрасова, переводчик стал детским писателем. Первым его знаменитым детским произведением стала стихотворная сказка «Крокодил». Позднее Корней Иванович вспоминал о том, как она появилась. Вместе с Максимом Горьким они задумали выпускать сборники детских произведений, и Горький предложил ему написать поэму для детей к первому сборнику. Чуковский никогда раньше не писал стихи для детей и подумал, что не справится с таким сложным поручением. «Но случилось так, - пишет он, - что я поехал в Гельсингфорс за своим маленьким сыном, который там заболел... Я вез его обратно в вагоне и для того, чтобы он не плакал и не хныкал, стал ему под стук колес рассказывать какую-то сказку, которую я уже давно хотел написать, но никогда у меня ничего не выходило».

Мальчик успокоился и внимательно дослушал сказку. Когда через несколько дней сын поправился, Корней Чуковский уже и забыл, о чем ему рассказывал, но оказалось, что мальчик хорошо запомнил сказку и пересказал ее отцу. Так сказка в стихах «Крокодил» и появилась на свет. Это произошло в 1915 году. С тех пор произведения Чуковского стали любимым чтением для детей.

Его стихи наполнены яркими необычными образами и словосочетаниями. Достаточно вспомнить «Мойдодыра», где всех нерях воспитывает «умывальников Начальник и мочалок Командир», или «Муху-Цокотуху - позолоченное брюхо» и др. Благодаря точным, четким рифмам стихи легко читаются и запоминаются.

Многие свои сказки в стихах Корней Иванович Чуковский создал в 20-е годы. В 1923 году он написал «Мойдодыра» и «Тараканище», на следующий год - «Муху-Цокотуху» и «Чудо-дерево», в 1926 году -«Федорино горе» и «Телефон», в 1929 году - «Айболита».

Замечательную сказку «Чудо-дерево» Чуковский посвятил своей маленькой дочери Муре, которая рано умерла от туберкулеза.

Он писал собственные сказки для детей и пересказывал для них лучшие произведения мировой литературы - романы Даниеля Дефо , Р. Распэ, Р. Киплинга, У. Уитмена, библейские сюжеты и греческие мифы. Книги Корнея Ивановича Чуковского иллюстрировали лучшие художники того времени Ю. Анненков и М. Добужинский, и это добавляло популярности изданиям.

Писатель общался с детьми не только посредством сказок. Недалеко от Москвы, в поселке Переделкино, он построил загородный дом, где поселился вместе с семьей. Каждое лето писатель проводил для своих детей и внуков, а также для всех окрестных ребят, которых набиралось до полутора тысяч, веселые праздники «Здравствуй, лето!» и «Прощай, лето!»

Он не оставлял и литературоведческую работу: в 1952 году выпустил капитальный труд «Мастерство Некрасова», который позже был удостоен Ленинской премии; его перу принадлежат книги воспоминаний о великих современниках и серьезные научные исследования по проблемам художественного перевода. А в 1962 году Корней Иванович Чуковский стал почетным доктором литературы Оксфордского университета в Великобритании.

В 1969 году, который стал последним годом жизни писателя, он продолжал сочинять новые веселые стихи-загадки для малышей. В том же году в цикле статей «Признания старого сказочника» писатель вспомнил и проанализировал историю создания своих детских сказок. Вскоре после этого Корней Чуковского не стало.