О символической функции лейтмотивов в повести Л.Н. Толстого "Смерть Ивана Ильича". "Смерть Ивана Ильича": описание и анализ повести Толстого Литературные направление повести смерть ивана ильича
«СМЕРТЬ ИВАНА ИЛЬИЧА» (1884-1886)
В каждом человеке в той или иной степени противодействуют две силы: потребность в уединении и жажда общения с людьми, — которые принято называть «интроверсией», то есть интересом, направленным в себя, к внутренней жизни духа и воображения, и «экстраверсией» — интересом, направленным на внешний мир людей и осязаемых ценностей. Возьмем простой пример. Университетский ученый — я имею в виду и профессоров, и студентов — может сочетать в себе оба качества. Он может быть книжным червем и душой общества, при этом книжный червь будет вести борьбу с общительным человеком. Студент, получивший или желающий получить повышенную стипендию, может сознательно или бессознательно стремиться к так называемому лидерству. Люди разных темпераментов склоняются к разным решениям, у одних внутренний мир постоянно одерживает верх над внешним, у других — наоборот. Но для нас важен сам факт борьбы между двумя «я» в одном человеке, борьбы между интровертом и экстравертом. Я знал студентов, обуреваемых жаждой знаний, самоуглубленных, страстно увлеченных любимым предметом, которые нередко затыкали уши, спасаясь от шума, долетавшего из общежития, но в иные минуты их одолевало стадное чувство, желание присоединиться к общему веселью, пойти на вечеринку или встречу с друзьями и отложить книгу ради компании.
Отсюда уже рукой подать до проблем, занимавших Толстого, в ком художник боролся с проповедником, великий интроверт — с сильным экстравертом. Толстой, конечно, осознавал, что в нем, как и во многих других писателях, происходит борьба между желанием творческого уединения и стремлением слиться со всем человечеством, борьба между книгой и обществом. По толстовскому определению, к которому он пришел, уже закончив «Анну Каренину», творческое уединение равноценно эгоизму, самоупоению, то есть греху. И наоборот, идея растворения во всечеловеческом для Толстого означала Бога — Бога-в-людях и Бога-всеобщую-любовь. Толстой призывал к самоотречению во имя всемирной божественной любви. Иными словами, по мысли Толстого, в личной борьбе между безбожным художником и богоподобным человеком победить должен последний, если он хочет быть счастливым. Нужно отчетливо представлять себе эти духовные реальности, чтобы понять философский смысл рассказа «Смерть Ивана Ильича». Иван, конечно же, — русский вариант древнееврейского имени Иоанн, что в переводе означает: «Бог благ, Бог милостив». Ильич — сын Ильи; это русский вариант имени «Илия», которое переводится с древнееврейского как «Иегова есть Бог». <…>
Во-первых, я считаю, что это история жизни, а не смерти Ивана Ильича. Физическая смерть, описанная в рассказе, представляет собой часть смертной жизни, всего лишь ее последний миг. Согласно философии Толстого, смертный человек, личность, индивид, человек во плоти физически уходит в мусорную корзину Природы, дух же человеческий возвращается в безоблачные выси всеобщей Божественной Любви, в обитель нирваны — понятия, столь драгоценного для восточной мистики. Толстовский догмат гласит: Иван Ильич прожил дурную жизнь, а раз дурная жизнь есть не что иное, как смерть души, то, следовательно, он жил в смерти. А так как после смерти должен воссиять Божественный свет жизни, то он умер для новой жизни, Жизни с большой буквы.
Во-вторых, надо помнить, что рассказ написан в марте 1886 г., когда Толстому было около 60-ти и он твердо уверовал в толстовское положение, утверждавшее, будто сочинять шедевры литературы — греховно. Он твердо решил, что если когда-нибудь и возьмется за перо после великих грехов своих зрелых лет, «Войны и мира» и «Анны Карениной», то будет писать лишь простодушные рассказы для народа, благочестивые поучительные истории для детей, назидательные сказки и тому подобное.
В «Смерти Ивана Ильича» то и дело попадаются не вполне чистосердечные попытки такого рода, породившие образцы псевдонародного стиля, но в целом побеждает художник. Этот рассказ — самое яркое, самое совершенное и самое сложное произведение Толстого.
Стиль Толстого — на редкость громоздкое и тяжеловесное орудийное средство. Возможно, и даже наверняка, вам попадались чудовищные учебники, написанные не педагогами, а демагогами — людьми, которые разглагольствуют о книге, вместо того чтобы раскрыть ее душу. Вероятно, они уже втолковали вам, что главная цель великого писателя и, конечно же, главный ключ к его гению — простота. Предатели, а не преподаватели. Читая экзаменационные сочинения сбитых с толку студентов обоего пола о том или ином авторе, я часто натыкался на подобные фразы — возможно, запавшие им в память в самом нежном возрасте: «Его стиль прелестен и прост», или: «У него простой и изысканный слог», или «Стиль его прост и совершенно очарователен». Запомните: «простота» — это вздор, чушь. Всякий великий художник сложен. Прост «Сэтердей ивнинг пост». Прост журналистский штамп. Прост «Эптон Льюис». Просты пищеварение и говорение, особенно сквернословие. Но Толстой и Мелвилл совсем не просты.
У толстовского стиля есть одно своеобразное свойство, которое можно назвать «поиском истины на ощупь». Желая воспроизвести мысль или чувство, он будет очерчивать контуры этой мысли, чувства или предмета до тех пор, пока полностью не удовлетворится своим воссозданием, своим изложением. Этот прием включает в себя так называемые художественные повторы, или плотную цепочку повторяющихся утверждений, следующих одно за другим, — каждое последующее выразительней, чем предыдущее, и все ближе к значению, которое вкладывает в него Толстой. Он продвигается на ощупь, разрывает внешнюю оболочку слова ради его внутреннего смысла, очищает смысловое зерно предложения, лепит фразу, поворачивая ее и так и сяк, нащупывает наилучшую форму для выражения своей мысли, увязает в трясине предложений, играет словами, растолковывает и растолстовывает их. Другая особенность его стиля — яркость, свежесть детали, сочные, живописные мазки для передачи естества жизни. Так в 80-е гг. в России не писал никто. Этот рассказ предвещает русский модернизм, расцветший перед скучной и банальной советской эрой. Если в нем порой и слышатся отголоски нравоучительной басни, тем пронзительнее звучат поэтическая интонация и напряженный внутренний монолог героя — тот самый поток сознания, который автор ввел еще раньше, в сценах последнего путешествия Анны.
Заметная особенность рассказа — то, что когда начинается повествование, Иван Ильич уже мертв. Однако между мертвым телом и людьми, обсуждающими эту смерть и оглядывающими покойника, разница невелика, поскольку, с точки зрения Толстого, существование этих людей равноценно смерти заживо, а не жизни. В самом начале мы обнаруживаем одну из многочисленных тем рассказа — бесчувственную пошлость, бессмысленность и бездушность жизни городского чиновничества, в которой сам Иван Ильич совсем недавно принимал живое участие. Его сослуживцы гадают о том, как его смерть повлияет на их перемещения по службе. «Так что, услыхав о смерти Ивана Ильича, первая мысль каждого из господ, собравшихся в кабинете, была о том, какое значение может иметь эта смерть на перемещения или повышения самих членов или их знакомых.
«Теперь, наверно, получу место Штабеля или Винникова, — подумал Федор Васильевич. — Мне это и давно обещано, а это повышение составляет для меня восемьсот рублей прибавки, кроме канцелярии».
«Надо будет попросить теперь о переводе шурина из Калуги, — подумал Петр Иванович. — Жена будет очень рада. Теперь уж нельзя будет говорить, что я никогда ничего не сделал для ее родных».
Обратите внимание на то, как кончается первый диалог. Эгоизм, в конце-то концов, вполне обычная, будничная черта, а Толстой — прежде всего художник, а не обличитель общественных нравов, поэтому обратите внимание, как разговор о смерти Ивана Ильича сменяется невинно-игривой веселостью его сослуживцев, когда их корыстные мысли проходят. После семи вступительных страниц 1-й главы Иван Ильич воскрешен, он мысленно проживает всю свою жизнь заново, а затем физически возвращается в состояние, описанное в 1-й главе (ибо смерть и дурная жизнь равноценны), а духовно — в состояние, которое так прекрасно обрисовано в последней главе (смерть кончена, ибо кончилось его физическое существование). Эгоизм, фальшь, лицемерие и прежде всего тупая заведенность жизни — наиболее характерные ее свойства. Эта тупая заведенность ставит человека на уровень неодушевленных предметов, поэтому неодушевленные предметы тоже включаются в повествование, становясь действующими лицами рассказа. Не символами того или иного героя, не отличительной их чертой, как у Гоголя, но действующими лицами, существующими наравне с людьми.
Возьмем сцену, которая происходит между вдовой Ивана Ильича Прасковьей Федоровной и его лучшим другом Петром Ивановичем. «Петр Иванович вздохнул еще глубже и печальнее, и Прасковья Федоровна благодарно пожала ему руку. Войдя в ее обитую розовым кретоном гостиную с пасмурной лампой, они сели у стола: она на диван, а Петр Иванович на расстроившийся пружинами и неправильно подававшийся под его сиденьем низенький пуф. Прасковья Федоровна хотела предупредить его, чтобы он сел на другой стул, но нашла это предупреждение не соответствующим своему положению и раздумала. Садясь на этот пуф, Петр Иванович вспомнил, как Иван Ильич устраивал эту гостиную и советовался с ним об этом самом розовом с зелеными листьями кретоне. Садясь на диван и проходя мимо стола (вообще вся гостиная была полна вещиц и мебели), вдова зацепилась черным кружевом черной мантилий за резьбу стола. Петр Иванович приподнялся, чтобы отцепить, и освобожденный под ним пуф стал волноваться и подталкивать его. Вдова сама стала отцеплять свое кружево, и Петр Иванович опять сел, придавив бунтовавшийся под ним пуф. Но вдова не все отцепила, и Петр Иванович опять поднялся, и опять пуф забунтовал и даже щелкнул. Когда все это кончилось, она вынула чистый батистовый платок и стала плакать. <…>
— Курите, пожалуйста, — сказала она великодушным и вместе убитым голосом и занялась с Соколовым вопросом о цене места. <…>
— Я все сама делаю, — сказала она Петру Ивановичу, отодвигая к одной стороне альбомы, лежавшие на столе; и, заметив, что пепел угрожал столу, не мешкая подвинула Петру Ивановичу пепельницу…»
Когда Иван Ильич по воле Толстого окидывает взглядом свою жизнь, он видит, что высшим взлетом его счастья в этой жизни (перед тем, как началась его смертельная болезнь) было назначение на высокую должность и возможность снять дорогую буржуазную квартиру для себя и своей семьи. Слово «буржуазный» я употребляю в обывательском смысле, а не в классовом. Я имею в виду квартиру, которая могла бы поразить плоское воображение человека 80-х гг. относительной роскошью, всевозможными побрякушками, безделушками и украшениями. (Сегодняшний обыватель мечтает о стекле и стали, видео и радио, замаскированных под книжные полки и прочие немые предметы обихода.)
Я сказал, что это была вершина обывательского счастья Ивана Ильича, но как только он достиг ее, на него обрушилась смерть. Вешая гардину и упав с лестницы, он смертельно повредил левую почку (это мой диагноз, в результате у него, вероятно, начался рак почки), но Толстой, не жаловавший врачей и вообще медицину, намеренно темнит, выдвигая другие предположения: блуждающая почка, желудочная болезнь, даже слепая кишка, которая уж никак не может быть слева, хотя она упоминается несколько раз. Позже Иван Ильич мрачно шутит, говоря, что на этой гардине он, как на штурме, потерял жизнь.
Отныне природа с ее жестоким законом физического распада вторгается в его жизнь и ломает ее привычный автоматизм. Глава 2 начинается с фразы: «Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая <…> и самая ужасная» . Жизнь его была ужасна оттого, что она была косной и лицемерной — животное существование и детское самодовольство. Теперь все круто меняется. Природа для Ивана Ильича неудобна, омерзительна, бесчестна. Одной из опор его устоявшейся жизни была правильность, внешняя приятность, элегантность ее отлакированной поверхности, ее нарядные декорации. Теперь их убрали. Но природа является ему не только в образе театрального злодея, у нее есть свои добрые черты. Очень добрые и приятные. Так мы подходим к теме Герасима.
Толстой как последовательный дуалист проводит грань между бескрылой, искусственной, фальшивой, в корне своей вульгарной и внешне изысканной городской жизнью и жизнью природы, которую в рассказе олицетворяет опрятный спокойный голубоглазый мужик из самых незаметных слуг в доме, с ангельским терпением выполняющий самую черную работу. В системе ценностей Толстого он символизирует природное добро и тем самым оказывается ближе всего к Богу. Он появляется как воплощение самой природы, с ее легкой, стремительной, но сильной поступью. Герасим понимает и жалеет умирающего Ивана Ильича, но жалость его светла и бесстрастна.
«Герасим делал это легко, охотно, просто и с добротой, которая умиляла Ивана Ильича. Здоровье, сила, бодрость жизни во всех других людях оскорбляла Ивана Ильича; только сила и бодрость жизни Герасима не огорчала, а успокаивала. <…> Главное мучение Ивана Ильича была ложь, — та, всеми почему-то признанная ложь, что он только болен, а не умирает, и что ему надо только быть спокойным и лечиться, и тогда что-то выйдет очень хорошее. <…> он видел, что никто не пожалеет его, потому что никто не хочет даже понимать его положения. Один только Герасим понимал это положение и жалел его. <…> Один Герасим не лгал, по всему видно было, что он один понимал, в чем дело, и не считал нужным скрывать этого, и просто жалел исчахшего, слабого барина. Он даже раз прямо сказал, когда Иван Ильич отсылал его:
— Все умирать будем. Отчего же не потрудиться? — сказал он, выражая этим то, что он не тяготится своим трудом именно потому, что несет его для умирающего человека и надеется, что и для него кто-нибудь в его время понесет тот же труд».
Финальная тема может быть вкратце сформулирована вопросом Ивана Ильича: «Что если вся жизнь была неправильна?» Впервые в жизни он испытывает жалость к другим. Затем все происходит как в волшебной сказке, где чудовище превращается в принца и женится на красавице, а вера даруется в награду за духовное обновление.
«Вдруг какая-то сила толкнула его в грудь, в бок, еще сильнее сдавило ему дыхание, он провалился в дыру, и там, в конце дыры, засветилось что-то. <…> «Да, все было не то, — сказал он себе, — но это ничего. Можно, можно сделать «то». Что ж «то»? — спросил он себя и вдруг затих. Это было в конце третьего дня, за час до его смерти. В это самое время гимназистик тихонько прокрался к отцу и подошел к его постели. <…> В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это можно еще поправить. Он спросил себя: что же «то», и затих, прислушиваясь. Тут он почувствовал, что руку его целует кто-то. Он открыл глаза и взглянул на сына. Ему стало жалко его. Жена подошла к нему. Он взглянул на нее. Она с открытым ртом и с неотертыми слезами на носу и щеке, с отчаянным выражением смотрела на него. Ему жалко стало ее. «Да, я мучаю их, — подумал он. — Им жалко, но им лучше будет, когда я умру». Он хотел сказать это, но не в силах был выговорить. «Впрочем, зачем же говорить, надо сделать», — подумал он. Он указал жене взглядом на сына и сказал:
— Уведи… жалко… и тебя… — Он хотел сказать еще «прости», но сказал «пропусти», и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукою, зная, что поймет тот, кому надо.
И вдруг ему стало ясно, что то, что томило его и не выходило, что вдруг все выходит сразу, и с двух сторон, с десяти сторон, со всех сторон. Жалко их, надо сделать, чтобы им не больно было. <…> «Как хорошо и как просто», — подумал он. <…>
Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет.
— Так вот что! — вдруг вслух проговорил он. — Какая радость!
Для него все это произошло в одно мгновение, и значение этого мгновения уже не изменялось. Для присутствующих же агония его продолжалась еще два часа. В груди его клокотало что-то; изможденное тело его вздрагивало. Потом реже и реже стало клокотанье и хрипенье.
— Кончено! — сказал кто-то над ним.
Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, — сказал он себе. — Ее нет больше».
Он втянул в себя воздух, остановился на половине вздоха, потянулся и умер».
Драфт: молодая наука
A.К. ГЛАДЫШЕВ (г. Пермь, Россия)
УДК 821.161.1.3 (Толстой Л.Н.)
ББК Ш33(2Рос=Рус)-8,43
ИНТЕРПРЕТАЦИЯ МОТИВА СМЕРТИ В ПОВЕСТИ Л.Н. ТОЛСТОГО «СМЕРТЬ ИВАНА ИЛЬИЧА»
Аннотация. В статье представлен анализ мотива смерти в повести «Смерть Ивана Ильича» в связи с формированием новых религиознохристианских убеждений Л.Н. Толстого. Проводится параллель между религи -озно-философским трактатом Л.Н. Толстого «В чем моя вера» и данным про-зведен ем.
Ключевые слова: смерть, жи знь, хри сти анство, суд, прозрени е
Вопрос философского порядка о смысле жизни и о смысле смерти, всегда волновавший Толстого, является центральным и лейтмоти -вом проходит сквозь все художественное творчество писателя. Т ак или иначе, эта тема затрагивается во всех ключевых произведениях автора («Детство», «Война и мир», «Анна Каренина», «Смерть Ивана Ильича» и др.). По справедливому замечанию многих исследователей (А. Зверев, В. Туниманов, С. Меситова), писатель стремился найти позитивный ответ на этот важнейший для него вопрос.
Эволюция данного мотива, привнесение в него новых смыслов обусловлены изменениями мировоззренческих позиций автора. Если в ранних произведениях, по мнению таких исследователей, как
B. Шкловский, А. Зверев, В. Туниманов, П. Басинский, ощущается «языческое миросозерцание» автора, то в более поздних произведени -ях находят отражение его философские и религиозные поиски.
Так, в раннем рассказе «Три смерти» (1858), который можно рассматривать как первую серьезную попытку художественной рефлексии на тему отношения человека к смерти, Толстой приходит к абсолютно языческой формуле: преодоление страха перед пугающей неизбежностью смерти возможно только через соединение с природой. Другими словами, необходимо уподобиться дереву, смерть которого естественна и гармонична. К такой естественности и бессознательной покорности и должен стремиться человек. Именно так умирает в рассказе старичок-крестьянин: он терпеливо переносит физические страдания и внутренне готов «опростать занимаемый угол».
В повести «Смерть Ивана Ильича», написанной спустя 28 лет, находят свое выражение новые религиозные убеждения Толстого, ко-
Драфт: молодая наука
торые подробно изложены им в трактатах 80-х годов: «В чем моя вера», «Царствие Божие внутри вас».
В 1881 году Толстой начинает повесть, в первой редакции получившую название «Смерть судьи». Однако посвятивший себя в это время главным образом большим публицистическим произведениям, Толстой обращается к повести лишь время от времени, урывками.
Критика устоев современного общества, новое мировоззрение пи -сателя были обстоятельно и последовательно переданы на страницах трактата «В чем моя вера?». Концентрированно, в ярких живых образах, стараясь удалить всякий оттенок прямой назидательности, Толстой воплотит эти мысли в повести «Смерть Ивана Ильича», работа над которой продолжалась несколько лет и была закончена в 1886 году.
Рассуждая о характере связи публицистических и художественных сочинений Толстого, В.А. Туниманов замечает, что художественная работа хоть и не являлась доминирующей для автора в 80-е годы, «ее необходимо было теснее согласовать с новыми убеждениями, с новым религиозным миросозерцанием», но согласовать не формально, «ибо это убило бы художественность, превратило художественные тексты в ряд картинок-иллюстраций», а органично. По мнению исследователя, повести и рассказы «не противоречат и не противостоят трактатам и статьям», так как все сочинения - «это все разные грани одного и цельного организма» [Зверев, Туниманов 2007: 413].
Предельно четко обозначив в трактате негативное отношение к сложившейся системе судопроизводства, Толстой не так категоричен в повести. Дух отрицания проступает исподволь и ощущается в авторской иронии.
После первого прочтения повести может показаться, что Толстой не изобразил ничего другого, кроме обычной истории жизни и вполне естественной смерти одного человека из судейских чиновников, однако содержание ее прочно увязано с новым христианским жизнепони -манием Толстого. Мысль, выраженная не как тезис со многими стра-ни цами последовательного доказательства, а как убедительно и просто рассказанная история жизни, страданий и смерти человека, история, в обыденности которой просвечивает универсальность, общечеловеч-ность, - быть может поражает сильнее, чем логически выстроенная система доводов. Несмотря на то, что в момент выхода повести в печать она практически была не замечена русской критикой, успех ее в Европе, и особенно во Франции, был феноменальным. В последующие годы повесть также очень высоко была оценена и в России.
В трактате «В чем моя вера?» [Толстой: т. 23, 304-465] Толстой, методически разбирая «все то, что скрывает от людей истину», пере-
Драфт: молодая наука
водя, сличая и соединяя четыре Евангелия, формулирует свое новое, основывающееся на учении Христа, миропонимание. Определив высказывание Христа: «Вам сказано: око за око, зуб за зуб. А я вам говорю: не противьтесь злу» (Ев. от Матфея, глава V, стих 39) как ключевое для понимание сути его учения, Толстой делает следующий вывод: общество, назвавшее себя православным и на словах исповедующее христианское вероучение, не только на деле не исполняет заветов Христа, но заботится об учреждении «судов, государства, воинства» [курсив здесь и в других местах Гладышева А.К.], об учреждении «жи зни, противной учению Христа». По мнению Толстого, Христос, давший людям заповедь: «Не судите, и не будете судимы - не осуждайте, и не будете осуждены» (Ев. от Луки, VI, 37), не только не мог иметь в виду одну частную жизнь, но прямо указывал на то, что учрежденные людьми суды недопустимы.
«Христос говорит: не противиться злому, - пишет Толстой. -Цель судов - противиться злому. Христос предписывает: делать добро за зло. Суды воздают злом за зло. Христос говорит: не разбирать добрых и злых. Суды только то и делают, что этот разбор. Христос говорит: прощать всем. Прощать не раз, не семь раз, а без конца. Любить врагов. Делать добро ненавидящим. Суды не прощают, а наказывают, делают не добро, а зло тем, которых они называют врагами общества... Христос со дня рождения и до смерти сталкивался с судами Ирода, синедриона и первосвященников. И действительно, ви -жу, что Христос много раз прямо говорит про суды как про зло. Уче-ни кам он говорит, что их будут судить, и говорит, как им держаться на суде. Про себя говорил, что его засудят, и сам показывает, как надо относиться к суду человеческому. Стало быть, Христос думал о тех судах человеческих, которые должны были засудить его и его учени -ков, и засуждавшие и засуждающие миллионы людей. Христос видел это зло и прямо указывал на него. При исполнении приговора суда над блудницей он прямо отрицает суд и показывает, что человеку нельзя судить, потому что он сам виноватый. И эту же самую мысль он высказывает несколько раз, говоря, что засоренным глазом нельзя видеть сора в глазу другого, что слепой не может видеть слепого. Объясняет даже то, что происходит от такого заблуждения. Ученик станет такой же, как учитель» [Толстой т. 23: 320].
Внимательно разбирая послания апостолов, Толстой заостряет внимание читателей на словах апостола Иакова: Ибо кто сохранит весь закон и в одном чем-нибудь согрешит, тот становится виновен во всем. Ибо тот же, кто сказал: не прелюбодействуй, сказал: не убей. Почему, если ты не сделаешь прелюбодеяния, но убьешь, то ты
Драфт: молодая наука
все преступник закона (гл. II, 1-13). Из слов апостола, по мнению Толстого, следует, что суд человеческий «несомненно дурен» и «сам преступен», потому как за преступление сам казнит, но «суд сам собою уничтожается законом Бога - милосердием» [Толстой т. 23: 323].
Мысль, прозвучавшая как приговор для Ивана Ильича («Вот он, суд! Да я же не виноват! За что?»), мысль эта о Суде Высшем содержится в приведенном в трактате отрывке из послания апостола Петра: «Неужели думаешь ты, человек, избежать суда Божия, осуждая делающих таковые дела и (сам) делая то же?» [Толстой т. 23: 324]. История смерти Ивана Ильича приобретает притчевый характер. Человек, взявш й на себя право казн ть друг х за нарушен е человеческ х законов, сам преступает закон высш й подлеж т Суду Высшему.
«Доминирующий образ у Толстого, - отмечает Н.А. Петрова, -образ суда, того, где служит герой; суда-консилиума, от которого “то капля надежды блеснет, то взбушуется море отчаяния”; суда над собственной жизнью» [Петрова 2007: 9]. Понимая учение Христа как определен е вечных предначертанных законов, Толстой заключает, что русское общество, споведующее хр ст анскую веру, не только не сполняет предп сан й этого вероучен я, но ж вет прямо прот во-положно духу учен я, учреждая «земск й суд, уголовную палату, окружные м ровые суды».
Прямая связь повести с трактатом ощущается с первых страниц: действие начинается в большом здании судебных учреждений, а главный герой произведения, Иван Ильич Г олови н, - член Судебной палаты. Тем не менее, Толстой збегает «лобовой» кр т к. Воспро зводя стор ю ж зн Ивана Иль ча, автор, отстран вш сь, збегает осужден я. Нач ная повесть с звест я о смерт Ивана Иль ча, о которой узнают з утренней газеты его коллег, члены суда прокурор, со-шедш еся в каб нете во время перерыва, Толстой нескольк м штр -хами обозначает всю ограниченность, неспособность к сопереживанию бесчувственность эт х персонажей: каждый з н х, узнав о смерт «сотовар ща», в первую м нуту подумал о возможных перемещен ях вв ду освобод вшегося места л чном повышен.
Уже во второй главе проступает отрицательное отношение Толстого ко всякого рода ч новн кам. «Ненужный член разных ненужных учрежден й», - так называет автор статского советн ка (отца Ивана Ильича), сделавшего в Петербурге по разным министерствам и департаментам ту карьеру, благодаря которой за выслугу лет ч новн к получает «выдуманные фи кти вные места и нефиктивные тысячи». Толстой подчеркивает, что жизнь Ильи Ефимовича не является исключением, что в России существует целый класс людей, достигающих «то-
Драфт: молодая наука
го положения, в котором хотя и ясно оказывается, что исполнять ка-кую-ни будь существенную должность они не годятся, они все-таки по своей долгой и прошедшей службе не могут быть выгнаны... и потому получают... нефи ктивные тысяч и, от шести до десят и, с которыми и доживают до глубокой старости». Толстой еще раз намекнет на пара-з т ческ й характер такого рода деятельност в оп сан старшего сына, который «делал такую же карьеру, как и отец» и «уж близко подходил к тому служебному возрасту, при котором получается эта инерция жалованья» [Толстой, т. 26: 69].
Иван Ильич, будуч и «умным, живым, приятным и приличным человеком», тем не менее, выб рает ту же стезю: после окончан я курса Правоведения, он начинает свою карьеру с должности чиновника особых поручений губернатора.
Образ Ивана Ильича не противоречив, но и не односторонен, это не «плоск й» характер с одной дом н рующей чертой, не явно отр -цательный персонаж, а образ человека похожего на друг х людей, «как все». Толстой неоднократно подчеркивает это сходство, похожесть жизни Ивана Ильича на жизни других людей («Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная»). Усредненность характера (Толстой, описывая трех братьев, прямо называет Ивана Ильича серединой между ними), обыкновенность и узнаваемость жизненных ситуаций делают историю его смерти тем более поражающей.
По мнен ю Тун манова, Толстой, стрем вш йся в повест к «ун версальному звучан ю», менно с этой целью неоднократно «подчерк вает обыкновенность заурядность» не только ж зненной истории Ивана Ильича. Даже покойник, согласно описанию автора, ничем не отличался от других умерших: «Мертвец лежал, как всегда лежат мертвецы, особенно тяжело, по-мертвецк, утонувш окоче-невш м членам в подст лке гроба, с навсегда согнувшеюся головой на подушке, выставлял, как всегда выставляют мертвецы, свой желтый восковой лоб с взл зам на ввал вш хся в сках торчащий нос, как бы надавивший на верхнюю губу» [Зверев, Туниманов 2007: 57].
По общественным меркам Иван Иль ч был не только «человеком способным, весело-добродушным общ тельным», но ответственным сотрудником. Будучи молодым человеком, он обладал необходи -мым професс ональным качествам для того, чтобы заслуж ть уважение выше стоящих особ («в служебных делах он был. сдержан, оф ц ален даже строг», «с точностью неподкупной честностью сполнял возложенные на него поручен я»).
Драфт: молодая наука
Обобщенный образ выше стоящих особ играет большую роль не только в ж зн Ивана Иль ча («долгом же он сво м сч тал все то, что сч талось таковым на высше поставленным людьм », «с самых молодых лет было то, что он, как муха к свету, тянулся к на высше поставленным в свете людям»). С одобрения выше стоящих лиц в высшем обществе устанавливались границы морали. Все то, что могло быть названо дурным, но делалось «с ч стым рукам, в ч стых рубашках, с французск м словам », было одобрено, следовательно, не вполне безнравственно: связь с одной з дам, связь с мод сткой, попойки с приезжими флигель-адъютантами, поездки в дальнюю ули -цу, подслуживание начальнику. Сервировка поступков оказывается важнее их сути. При соблюдении необходимой формы дурной поступок мог не попасть в реестр безнравственного поведен я. Однако весь этот регламент рованный обман рассыпается в прах, оказывается не тем перед судом на высшей нстанц, пред смертью.
Эта же власть формы обнаруживается в новой для того времени сфере деятельности судебных учреждений. «Соблюдение формальности, - пишет Туниманов, - вот неизменный принцип государственной и особенно судебной деятельности, обеспечивающий торжество произвола и зла» [Зверев, Туни манов 2007: 425].
В сущност, в рол судебного следователя Иван Иль ч только мастерск осво л «пр ем отстранен я от себя всех обстоятельств, не касающ хся службы, облечен я всякого сложного дела в такую форму, пр которой бы дело только внешн м образом отражалось на бумаге пр котором сключалось совершенно его л чное воззрен е, и главное, соблюдалась бы вся требуемая формальность» [Толстой т. 26: 72].
В трактате Толстой подробнее, чем в повест, оп сывает бездушный и бесчеловечный механизм правосудия: «Кто будет спорить о том, что не то что муч ть л уб вать человека, но муч ть собаку, уб ть курицу и теленка проти вно и мучительно природе человека. А между тем все устройство нашей ж зн таково, что всякое л чное благо человека приобретается страданиями других людей. Все устройство нашей ж зн, весь сложный механ зм наш х учрежден й, меющ х целью нас л е, св детельствует о том, до какой степен нас л е противно природе человека. Ни один судья не решится задушить веревкой того, кого он приговорил к смерти по своему правосудию. Ни один начальн к не реш тся взять муж ка з плачущей семь запереть его в острог. Все это делается только благодаря той сложнейшей маш не государственной общественной, задача которой состо т в том, что-
бы разб вать ответственность совершаемых злодейств так, чтобы н -
Драфт: молодая наука
кто не почувствовал противоестественности этих поступков. Одни пишут законы, другие прилагают их, третьи муштруют людей.» [Толстой т. 23: 332].
Т ак Иван Ильич, полностью устранив личное, душевное отношение к разбираемым на суде делам и не чувствуя противоестественности своей новой работы, считал ее вполне интересной и привлекательной. Привлекательность же ее состояла, главным образом, в сознании власти, в том, что он чувствовал: отныне «все, все без исключения, самые важные, самодовольные люди - все у него в руках» [Толстой т. 26: 71]. Повышениям сопутствовала еще большая сила власти («возможность погубить всякого человека»). «Обыденность, обыкновенность ч стой ненужной ж зн является, по Толстому, самым ужасным во всем этом заведенном, одобренном течен пустой,
насквозь лживой жизни» [Зверев, Туниманов 2007: 425]. Неизлечимая болезнь сознан е пр бл жающейся смерт разрушат так прочно установившуюся фальшь жизни.
Н. Лесков, высоко ценивший талант Толстого как художника-ясновидца, полагал, что «вся обстановка смерти Ивана Ильича представляет собой, конечно, не карт ну смерт вообще, а она есть только зображен е смерт карьерного человека з ч новн чьего круга - человека, проведшего ж знь в л цемер в заботах, на более чуждых памятованию о смерти». Однако Толстой предельно конкретен и правд в не только в зображен бытовых подробностей, но в оп сан процесса умирания. Восстанавливая хронологию, фиксируя мельчай-ш е пр меты ухудшающегося здоровья героя, Толстой сследует непознаваемое, препар руя саму смерть.
По мнению Оге А. Ханзен-Лёве, процесс умирания в произведении «медицински и психосоматически» конкретизирован: «В качестве пускового механ зма стор здесь также выступает совершенно н -чтожная почт ком ческая бытовая подробность: смертельная болезнь героя нач нается с поврежден я бедра, полученного пр падении со стремянки... Кажущаяся второстепенной причина - и, соответственно, спусковой механ зм стор - ретроспект вно предстает непосредственным основан ем каузальност, которая позволяет прослеживать события жизни от конца к началу. Толстой дробит Большую Смерть на малые мгновения умирания, последовательность которых должна быть прочитана в противоположном порядке ad absurdum вместе с тем прослежена вплоть до своего стока, ведь только так может быть раскрыта ее тайная механика» [Ханзен-Лёве 211: 8].
Особое вн ман е п сателя к матер (к «плот »), к ф з ческому проявлен ю человека в м ре неоднократно отмечалось сследовате-
Драфт: молодая наука
лями. «Основная “вещь” Толстого, - пишет Н.А. Петрова, - человек, как существо, прежде всего, “телесное” и потому принадлежащее к категории предметов (“та же комната, те же картины, гардины, обои, склянк то же свое болящее, страдающее тело”), ненужных, вносящих “нечистоту” и “беспорядок”» [Петрова 2007: 10].
Смерть не есть нечто макс мально абстрактное, неподдающееся осмыслен ю безумно пугающее Ивана Иль ча. Она растворена во всей с безупречным хладнокров ем заф кс рованной с мптомат ке прогресс рующей болезн. И проявлен я ее в ф з ческом м ре вполне конкретны осязаемы. Так уже в первой главе появляется «не-пр ятный запах» труп, «утонувш й окоченевш м членам в под-ст лке гроба». Иван Иль ч буквально ощущает смерть ф з ческ, как «что-то ужасное страшное, неслыханное, что завелось в нем не переставая сосет его и неудержимо влечет куда-то» [Толстой т. 26: 88].
Для Толстого смерть, в первую очередь, это ф з олог ческ й процесс. Пр бл жен е ее связано с стощен ем усыхан ем тела («он знал, что ему будет еще страшнее, есл он взглянет на свое тело, и не смотрел на себя»; он «с ужасом смотрел на свои обнаженные, с резко обозначенным мускулам, бесс льные ляжк »), с ф з ческой немощью («он спал меньше меньше», еда казалась «безвкуснее безвкуснее»; не мог передв гаться без помощ), с ус л вавшейся болью («н на мгновенье не ут хающая, муч тельная боль»). По мере осознан я собственной обреченност безвыходност своего положен я, в душе Ивана Иль ча ус л валось чувство тоск ненав ст к окружающ м.
«Персонажи Толстого, - пишет Оге А. Ханзен-Лёве, - словно помещены в особую сферу, где стор х ж зней могут быть рассказаны как истории предвосхищения смерти. Если же власть смерти столь могущественна, всеобъемлюща неумол ма, то, чтобы стать вынос мой, она должна распредел ться по всей ж зн в целом, - по крайней мере, в романе.» [Оге А. Ханзен-Лёве 2011: 5].
Однако смерть заявляет о себе не только через боль, ослабевающее с каждым днем тело, немощь и нечистоту. Она является предчув-ств ем. В сознан Ивана Иль ча смерть персон ф ц руется, потому он постоянно ощущает ее м ст ческое пр сутств е. Смерть станов тся наважден ем, которое пр вод т в отчаян е. «Иван Иль ч. отгонял мысл о ней, но она продолжала свое, она пр ход ла станов лась прямо перед н м смотрела на него, он столбенел, огонь тух в глазах» [Толстой т. 26: 94]; «И что было хуже всего - это то, что она отвлекала его к себе не затем, чтобы он делал что-н будь, а только для того, чтобы он смотрел на нее, прямо ей в глаза, смотрел на нее, н -
Драфт: молодая наука
чего не делая, невыразимо мучился» [Там же]; еще упоминания: «она прони кала через все, и ничто не могло заслонить ее», «вдруг она мелькнула через ширмы, он увидал ее», «она явственно глядит на него из-за цветов» [Толстой т. 26: 94-95].
Повествование представляет собой постепенно разворачивающуюся, от главы к главе, историю болезни, финалом которой является двухчасовая агония и смерть. Происходит, условно говоря, материали -зация метафоры (летящего вниз камня с увеличивающейся скоростью), содержащейся в тексте: «Жизнь, ряд увеличивающихся страданий, лет т быстрее быстрее к концу, страшнейшему страдан ю» [Толстой т. 26: 109]. Тем не менее, болезнь и мучения героя представляют собой л шь внешн й план, скрывающ й под собой процесс духовного перерожден я (умоперемены) героя.
Мучимый физической болью и одиночеством, «полнее которого не могло быть нигде: ни на дне моря, ни в земле», Иван Ильич находился в кругу неразрешимых вопросов: «За что весь этот ужас?», «Не может быть, чтоб так бессмысленна, гадка была жизнь?», «Может быть, я жил не так, как должно?» [Толстой т. 26: 107].
Если в начале повести констатируется факт смерти и для при-шедш х прост ться с Иваном Иль чом ее несомненным вполне «осязаемым» проявлен ем будет его лежащее в гробу бездыханное тело, то уже бл же к концу про зведен я станов тся очев дным, что смерть не только не является для автора «концом» существован я, а скорее «переходом», но, что особенно важно, не пр сутств е смерт, а возможность ее осознан я пр ж зн пр вод т к духовному перерожден ю.
«Сюжет повести Толстого, - отмечает Н.А. Петрова, - состоит в осознан человеком «ложност » своего существован я, экз стенц -альном прозрен на пороге смерт, сопровождающемся просыпающейся способностью героя «чувствовать» (его фамилия - Г оловнин, и к пон ман ю собственной смертност он дет через с ллог зм з лог к Кизеветера)» [Петрова 2007: 10]. Развивающаяся болезнь не только разруш ла всякую пр ятность важность тех событ й, которые ранее казал сь таковым («радост службы-карьеры», «карточная гра», «театры»), но и поставила под сомнение смысл всей прожитой жизни.
По мнению С.А. Меситовой, «мучения, страдания и болезни, воспринимающиеся людьми как зло, трактуются Л.Н. Толстым, прежде
Драфт: молодая наука
всего, как подготовлен е к смерт возможност пр нят я смерт как радости и полноты бытия-к-смерти. В 1903 году он записал: “Страда-н я, - всегда не збежные, как смерть, - разрушают гран цы, стесня-ющ е наш дух, возвращают нас, - ун чтожая обольщен я матер -альност, - к свойственному человеку пон ман ю своей ж зн как существа духовного, а не материального.... Думают, что болезнь -пропащее время. А болезнь самое важное время...” Страдания дают возможность прояв ться духовному началу в человеке, обрест любовь к Богу бл жнему. В этом смысле, смерть воспр н мается Л.Н. Толстым как освобожден е от сна ложной ж зн, от плена телесной зав с мост, как, наконец, возможност ст нно духовной ж зн, которая в пон ман ф лософа есть добро, любовь соед нен е в Боге всех живых существ» [Меситова 2006: 59].
Эту же мысль подтверждают слова Туниманова: «Только окончательно пр знав, что вся его ж знь была не то, кроме нескольк х отдаленных светлых точек в детстве, отказавш сь от всяк х попыток найт для этой эго ст ческой лж вой ж зн оправдан е, Иван Иль ч “пролезает сквозь черную дыру” к свету. Ненависть и злоба отступают, он испытывает чувство жалости к сыну-гимназистику, целующему его руку, и к жене, с отчаянным выражением смотрящей на него. Не просто нравственная перемена, а преображен е преодолен е страха смерти» [Зверев, Туниманов 2007: 428].
Мучен я Ивана Иль ча в последн е часы напом нают мук рождающегося ребенка: «Он барахтался в том черном мешке, в который просовывала его невидимая непреодолимая сила. Он чувствовал, что мученье его в том, что он всовывается в эту черную дыру, еще больше в том, что он не может пролезть в нее» [Толстой т. 26: 106].
Смерть пр нос т долгожданное облегчен е: «Иван Иль ч провал лся, ув дал свет, ему открылось, что ж знь его была не то, что надо, но что это можно еще поправ ть». Она освобождает героя не только от ф з ческой бол, но от лж заблужден й сч тавшейся «пр л чной» вполне благопр стойной ж зн.
«Как хорошо как просто, - подумал он».
Вместо смерт был свет.
Последние мысли героя («Какая радость!», «Кончена смерть. Ее больше нет!») являются знаком совершившийся духовной перемены.
ЛИТЕРАТУРА
Абрамович Н.Я. Рели гия Л.Н. Толстого. - М., 1914.
Апостолов Н.Н. Жи вой Толстой. - М., 2001
Драфт: молодая наука
Асмус В.Ф. Ми ровоззрени е Л.Н. Толстого // Ли тературное наследство. Т. 69. Кн. 1. - М., 1961.
Басинский П.В. Бегство и з рая. - М., 2011.
Булгаков В.Ф. Л.Н. Толстой в последни й год его жи зни. - М., 1957.
Зверев А.М., Туниманов В.А. Лев Толстой. - М., 2007 Меситова С.А. Этическая танатология Л.Н. Толстого. - Тула, 2003 Петрова Н.А. Предмет в пространстве между смертью и жи знью // Ргае-glad Яшусу1ус7ку. - 2007. - С. 5-19.
Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений Л.Н. Толстого. В 90 т. Т. 26. -М., 1928-1958.
Шкловский В.Б. Лев Толстой. - М., 1967.
Ханзен-Лёве Оге А. В конце туннеля, смерти Льва Толстого // НЛО -2011. - 7 109.
© Гладышев А.К., 2013
Шишхова Нелли Магометовна 2011УДК 82.0(470)
ББК 83.3(2=Pyc)1
Шишхова Н.М. Концепт смерти в повести Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича» Аннотация:
Анализируется своеобразие и особенности концепта смерти в повести Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича» в свете современного этико-философского подхода, рассматривается смыслообразующая функция смерти для структурирования литературного сюжета. Толстовская повесть находится постоянно в поле зрения исследователей последних десятилетий в этой области, которые делают акцент на писательской концепции фундаментальной непостижимости смерти. Человеческое сознание способно только констатировать такой факт, но не способно раскрыть эмпирически.
Ключевые слова:
Концепт, танатология, смерть и бессмертие, феномен смерти, современный этикофилософский подход, базовые метафоры смерти.
Candidate of History, Associate Professor of Literature and Journalism Department, the Adyghe State University, e-mail: [email protected]
Concept of death in L.N. Tolstoy"s great story “Ivan Ilich"s Death”
The paper analyzes the originality and features of the concept of death in L.N. Tolstoy"s great story “Ivan Ilich"s Death” in the light of the modern ethic-philosophical approach. The author examines a sense-forming function of death for constructing a plot structure. The great story by Tolstoy is always in the field of vision of researchers of last decades who emphasize the writer’s conception on fundamental incomprehensibility of death. The human consciousness is capable only to establish such a fact, but it is not capable to uncover it empirically.
Concept, thanatology, death and immortality, a death phenomenon, the modern ethic-philosophical approach, basic metaphors of death.
Этико-философский подход, характерный для русской литературы, дает наиболее глубокое осмысление феномена смерти. Духовный опыт отечественной культуры ясно свидетельствует, что смерть не норма, и фиксирует ее нравственно негативную сущность. По словам Ю.М. Лотмана, «... литературное произведение, вводя в сюжетный план тему смерти, фактически должно при этом подвергнуть ее отрицанию» [Лотман, 1994, 417].
В последние десятилетия происходит своеобразное переоткрытие смерти в культуре, которое приобретает разнообразные мотивы. Возникла сравнительно новая наука танатология как гуманитарная дисциплина. В энциклопедии К. Исупова данный термин определяется как философский опыт описания феномена смерти» [Культурология XX век: Энциклопедия, 1998]. В таком же ключе трактуется термин в статье Г. Тульчинского «Новые термины и понятия», одна из главных тем персонологии» [Проективный философский словарь, 2003]. В гуманитарной ветви танатологии литературный опыт занимает одно из узловых мест. Смыслообразующая функция смерти для структурирования литературного сюжета, например, рассмотрена в статье Ю.М. Лотмана «Смерть как проблема сюжета». В ней высказаны некоторые принципиальные идеи, равно важные и для культурологии, и для литературоведения. Например, о возможности создания базовых метафор смерти как
интерпретационных моделей культуры.
В последнее время популярен постмодернистский дискурс смерти, основополагающие установки которого манифестируют смерть как «голый» аргумент абсурда вне каких-либо философских и нравственных осмыслений. Именно поэтому духовно-интеллектуальные традиции, национальное своеобразие типологических особенностей относительно данной проблематики в отечественной литературе и философии приобретают особое звучание.
Философско-эстетические и художественные опыты Л. Толстого в постижении феномена смерти находятся в постоянном поле зрения современных исследователей по философии и литературоведению, ибо у Толстого проблема смерти входит и в философскую, и в религиозную, и в нравственную, и в социальную проблематику, хотя это не исключает ее экзистенциального решения. Мысли о смерти, особенно у позднего Толстого, бывают порождены не только биологическим чувством, а иными, религиозными и духовными поисками. Для писателя очень важно многообразие индивидуальных проявлений смерти. Но смерть для Толстого, прежде всего, выявление подлинной сущности жизни того или иного человека.
В.Ф. Асмус, анализируя его философские взгляды, писал: «В центре вопросов толстовского мировоззрения, а потому и в центре понятия веры стало противоречие веры между конечным и бесконечным существованием мира <...> Толстой осознавал это противоречие как жизненное противоречие, захватывающее наиболее глубоко ядро его личного существования и сознания <...> Стремление укрепить корень жизни, расшатанный страхом перед смертью, Толстой черпает не в силе самой жизни, а в религиозной традиции» [Асмус, 1969, 63].
Рефлексия над смертью способна более всего «разжечь» метафизическую «страсть» человека, пробудить в нем подлинное философское горение, а значит сделать его бытие духовным.
Программным в плане концептуализации идеи смерти в творчестве позднего Толстого является повесть «Смерть Ивана Ильича», о которой он писал: «. описание простой смерти простого человека, описывая из него» [Толстой, 1934, 63, 29]. Его герой из тех людей, которых Толстой («Царство Божие внутри вас») называл «конвенциальными», живших по инерции, по привычке. Обычная жизнь людей, подчиненная автоматизму и несвободе.
Любопытно, что согласно одной из версий термин «танатология» в обиход медицинской и биологической наук был введен по предложению И. Мечникова, а в 1925 году профессор Г. Шор, ученик Мечникова, издает в Ленинграде работу «О смерти человека (Введение в танатологию)». Книга Шора адресована медикам, однако в ней были предприняты важные шаги для становления науки в целом. Автор создает своеобразную типологию смерти: «Случайная и насильственная», «скоропостижная», «обычная»
[Мечников, 1964, 280]. Известно, по словам самого Толстого, что в замысел его повести легла жизненная история Ивана Ильича Мечникова, прокурора Тульского окружного суда, умершего 2 июня 1881 года от тяжелого заболевания. В воспоминаниях о смерти своего брата Илья Ильич Мечников говорил о его размышлениях, «исполненных величайшего позитивизма», о страхе смерти и, наконец, о примирении с ней [Мечников, 1964, 280]. Т. А. Кузминская, со слов вдовы покойного, передала Толстому разговоры Ивана Мечникова «о бесплодности проведенной им жизни» [Кузминская, 1958, 445-446].
Очевидно, насколько все это укладывается в русло идей художественного творчества писателя 80-х годов, который считал, что история умирания и прозрения чиновника - «самая простая и обыкновенная», хотя и «самая ужасная». Прозрение и пробуждение, наступившие перед смертью, уносят страх скорого исчезновения и неприятие смерти, но не снимают неотвратимость конца.
Страх и ужас умирания проходят через такие мучительные стадии, что любая «обманка», приготовленная Иваном Ильичом, становилась бесполезной. Всякое утешение почти тотчас теряло смысл. Как писал Борис Поплавский в эссе о «Смерти и жалости», «нет, не ужас смерти, а обида смерти <...> поражают его воображение» [Иванов, 2000, 717]. Эта
обида героя повести вызвана случайностью и неясностью причины смертельной болезни: «И правда, что здесь, на этой гардине, я, как на штурме, потерял жизнь. Неужели? Как ужасно и как глупо? Это не может быть! Не может быть, но есть» [Толстой, 1994, 282]. Для Ивана Ильича самое ужасное в явлении смерти - это неизбежность. Облик смерти становится с течением болезни героя все более «вещественным», т.е. плотским, физиологичным, вызывающим и запредельный ужас, и омерзение: «мученье от нечистоты, неприличия и запаха», «бессильные ляжки», «волосы плоско прижимались к бледному лбу» и т.д. Именно поэтому Иван Ильич смотрит «физиологическим» взглядом на жену и с ненавистью отмечает «белизну и пухлость», «чистоту ее рук, шеи», «глянец ее волос» и «блеск ее полных жизни глаз». Взгляд героя обостренно выхватывает приметы плотского здоровья, и этот взгляд направлен на всех героев: Герасим, жена, дочь и ее жених с «огромной белой грудью и обтянутыми сильными ляжками в узких черных штанах» В сопоставлении с этой избыточной плотью его исчезающее тело становится пугающим, от него веет холодом и смрадом. От этих физиологических подробностей, с одной стороны, смерть выглядит еще более достоверной, с другой - еще более непостижимой. Мы видим восприятие смерти самим умирающим человеком. И сколь странным ни казалось его предсмертное времяпрепровождение, Толстой не дает нам забыть, что это восприятие совсем иное, чем взгляд на умирание извне. Надежда и отчаяние сменяют друг друга, ненависть уносит последние силы. Иван Ильич у Толстого согласен с тем, что Кай смертен (как можно оспорить то, что так естественно и законно!), но все его существо кричит, что он-то не Кай. Смерть другого, опыт его умирания не утешают толстовского героя, он сосредоточен на внешних и внутренних приметах только своего индивидуального процесса ухода. Прошлая жизнь ему кажется «хорошей», и Иван Ильич никогда не искал избавления от нее. Обычная жизнь людей, подчиненная автоматизму и несвободе, по словам русского философа Л. Шестова, это не жизнь, а смерть: «Некоторые, очень немногие, чувствуют, что их жизнь есть не жизнь, а смерть» [Шестов, 1993, 50]. Это чувство придет к герою, но только в последние минуты. Страх смерти и конца ставят Ивана Ильича перед необходимостью понять жизненную реальность как нечто обдуманное. Поиски смысла своей жизни становятся для толстовского героя не столько пробуждением сознания, сколько смертельной отравой, перенести которую он был не в состоянии: «И его служба, и его устройство жизни, и его семья, и эти интересы общества и службы - все это могло быть не то. Он попытался защитить перед собой все это. И вдруг почувствовал всю слабость того, что он защищает. И защищать нечего было». Сознание открывающейся истины «удесятерило его физические страдания», ненависть ко всему окружающему от одежды до вида жены уносила его иссякающие силы. Предчувствие безвозвратно уходящей жизни ввергает Ивана Ильича в панический, традиционный, метафизический ужас.
Интересно, в каком ключе трактует Гайто Газданов творческую природу русского писателя в «Мифе о Розанове». Газданов рассматривает его в экзистенциальном ключе: «Розанов - это процесс умирания», и его заслуга состоит в том, что он воплотил этот процесс. Не случайно автор статьи вспоминает в связи с Розановым «Смерть Ивана Ильича». Тайну человеческой и художественной природы Розанова он объясняет трагическим ощущением смерти: «Для агонизирующего законов нет. Нет стыда, нет морали, нет долга, нет обязательств - для всего этого слишком мало времени». Отсутствие надежд и иллюзий, по Газданову, чревато имморализмом [Газданов, 1994].
Натуралистическая картина трехдневной агонии, боли и непрерывного крика «У/ Уу/ У» говорит, что источник невыносимого ужаса - страх смерти - для толстовского героя стал абсолютной реальностью, никакие «обманки» не могут уже избавить от него. Было очевидно, что бесполезно барахтаться в черном мешке, который уже никогда не развязать. Осталось только одно: всосаться в «эту черную дыру», провалиться в нее. Иван Ильич окончательно слился со своим мучителем - страхом - и избавился от него. В конце мучившей его черной дыры «засветилось что-то», указавшее «настоящее направление», и тут же он осознал, что «жизнь его была не то, что надо, но что это можно еще поправить». И он, действительно, успевает в последний момент это поправить, открывая сердце для окружающих. Иван Ильич
делает то, о чем мечтал в процессе умирания для себя как высшем благе: жалеет близких. И не только своего маленького сына, худенького гимназистика с черными кругами под глазами, но и ненавистную жену, которой холодеющими устами пытается сказать «прости».
Символы, используемые в религиозных книгах, имеют для писателя огромное значение. Например, в Ветхом завете воскресение описывается как пробуждение от сна смерти, возвращение к свету после погружения в полную ночь, т.е. в жизнь, лишенную духовного начала. Именно перед своей физической смертью Иван Ильич видит свет в черной дыре, который окончательно уничтожает страх смерти, убивает саму смерть.
Повесть «Смерть Ивана Ильича» неоднократно сравнивали с рассказом «Хозяин и работник» (1895), в котором купца Брехунова внезапно охватывает чувство жалости, любви к ближнему, желание послужить ему и даже пожертвовать своей жизнью. Он спасает мужика Никиту от замерзания своим телом, а взамен в его душе поселяется покой, мир и смысл. Не случайно в конце рассказа умирающий купец думает «что он - Никита, а Никита - он и что жизнь его не в нем самом, а в Никите».
Интересно, что метафора передвижения из жизненного путешествия в путешествие последнее, смертельное связана у Толстого с поездом, с ощущением себя «в вагоне железной дороги, когда думаешь, что едешь вперед, а едешь назад, и вдруг узнаешь настоящее направление». Другая метафора - это образ камня, летящего вниз с увеличивающейся скоростью, быстрее и быстрее к концу», падение, которое писатель называет страшным и разрушительным. Свое вполне оправданное место получает и мифологема горы (вечность, верха: «Точно равномерно я шел под гору, воображая, что иду на гору. Так и было. В общественном мнении я шел на гору, и ровно настолько из-под меня уходила жизнь. »). Иллюзия Вечности и Верха - очередные «обманки» для Ивана Ильича.
Толстой находит массу дополнительных импульсов для развития темы умирания, угасания. Многие мифологемы и метафоры сегодня привычно-обычны для
постмодернистской литературы, активно разрабатывающей тему смерти (Юрий Мамлеев, Милорад Павич, Виктор Пелевин, Андрей Дмитриев). Для апокалипсического
мироощущения эпохи постмодерна мифологема смерти является одной из
основополагающих. И в решении этой проблематики не так трудно найти точки соприкосновения традиционной русской классической литературы и постмодернистской. По словам Андрея Дмитриева, «смерть не род наказания и болезнь не род наказания, скорее род назидания». Эти слова могли бы послужить своеобразным эпиграфом к повести Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича».
Критик Марина Адамович пишет о способности Дмитриева «породить точную систему времени - вечности, тем самым сохранить реальность в художественном пространстве», и заканчивает свои рассуждения следующим выводом: «Именно потому служебный термин, некогда произнесенный кем-то из российских критиков - «неореализм» (или новый реализм, как угодно), - кажется мне работающим для этого типа прозы» [Адамович. Континент. - 2002].
Примечания:
1. Лотман Ю.М. Смерть как проблема сюжета // Ю.М. Лотман и тартусско-семиотическая школа. М.: Гнозис, 1994.
2. Культурология. XX век: энциклопедия. Т. 2. СПб., 1998. 446 с.
3. Проективный философский словарь: новые термины и понятия. СПб., 2003. 512с.
4. Асмус В.Ф. Мировоззрение Толстого // Асмус В.Ф. Избранные философские труды. Т. 1. М., 1969. С. 40-101.
5. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: в 90 т. Т. 63. М., 1994. С. 390-391.
6. Шор Г.В. О смерти человека (Введение в танатологию). СПб., 2002. 272 с.
7. Мечников И.И. Этюды оптимизма. М., 1964. Ц^: http://whinger.narod.ru/ocr.
8. Кузьминская Т.Н. Моя жизнь дома и в Лесной поляне. Тула, 1958. ЦКЬ:
http://dugward.ru/library/tolstoy/kuzminskaya_moya.html.
9. Иванов Вяч.Вс. Русская диаспора: язык и литература // Иванов Вяч.Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. Т. 2. Статьи о русской литературе. М.: Языки русской культуры, 2000.
10. Шестов Л. На весах Иова. Странствия по душам // Шестов Л. Соч.: в 2 т. Т. 2. М., 1993. URL: http://www.magister.msk.ru/library/philos/shestov.
11. Газданов Г. Миф о Розанове // Литературное обозрение. 1994. № 9-10. C. 73-87.
12. Адамович М. Соблазненные смертью. Мифотворчество в прозе 90-х: Юрий Мамлеев, Милорад Павич, Виктор Пелевин, Андрей Дмитров // Континент. 2002. № 114.
I. Adamovich M. Tempted by death. Creating myths in prose of the 90s: Yury Mamleyev, Milorad Pavich, Victor Pelevin, Andrey Dmitrov // Continent. 2002. № 114.
2. Asmus VF. Tolstoy"s world view // Asmus V.F. The selected philosophical works. V. 1. М., 1969.
3. Gazdanov G. The myth on Rozanov // Literary review. 1994. № 9-10.
4. Ivanov Vyach. Vs. Russian diaspora: language and literature // Ivanov Vyach. Vs. The selected works on semiotics and culture history. V. 2. Articles on Russian literature. М.: The Languages of Russian culture, 2000.
5. Kuzminskaya T.N. My life at home and in Lesnaya Polyana. Tula, 1958.
6. Culturology. The XX century: encyclopedia. V. 2. SPb., 1998.
7. Lotman Yu.M. Death as a plot problem // Yu.M. Lotman and Tartuss-semiotic school. М.: Gnosis, 1994.
8. Меchnikov 1.1. The sketches of optimism. М., 1964.
9. The projective philosophical dictionary: new terms and concepts. SPb., 2003.
10. Rudnev V.P. Encyclopedic dictionary of culture of the XX century. М.: Agraph, 2001.
II. Tolstoy L.N. Complete collection of works: in 90 vol. V. 63. М., 1994.
12. Shestov L. On the Scales of Job. A Peripateia of Souls // Shestov L. Col.: in 2 vol. V. 2. М., 1993.
13. Shor G.V. On the death of a person (Introduction to thanatology). SPb., 2002.
Л. Н. Толстой работал над повестью «Смерть Ивана Ильича» в течение нескольких лет. Произведение было дописано в 1886 году. У главного героя повести есть реальный прототип – тульский прокурор Иван Ильич Мечников. Будучи тяжело больным, этот человек обсуждал с окружающими свою жизнь, которую, по его мнению, он прожил напрасно.
Повесть Толстого вдохновила Александра Кайдановского на создание киноверсии произведения великого русского писателя. Фильм получил название «Простая смерть». Впоследствии кинокартина была удостоена приза на кинофестивале в Малаге. Кроме этого, повесть послужила вдохновением при создании таких фильмов, как «Жизнь» и «Ivans XTC».
Иван Ильич Головин скончался в начале февраля 1882 года после продолжительной и неизлечимой болезни. Узнав об этом, его сослуживцы из Судебной палаты в тайне радуются предстоящим перемещениям по службе. Во время похорон покойного никто не испытывает чувства скорби.
Даже вдова Ивана Ильича Прасковья Фёдоровна не скорбит о муже. Она опрашивает сослуживцев умершего, пытаясь узнать, положены ли ей какие-либо выплаты из казны.
Средний сын
Большая часть повествования посвящена описанию жизни Ивана Ильича. У отца Ивана было 3 сына. Младшего все считали неудачником. Родственники избегали его общества. Старший был похож на отца своей холодностью, жестокостью и карьеризмом. Иван был средним из трёх братьев. Он не был ни неудачником, ни расчётливым карьеристом, а имел репутацию общительного, способного, умного человека. После окончания курса правоведения Иван получил должность чиновника особых поручений, в чём способствовал его отец. Новый чиновник славился своей честностью и неподкупностью. Переехав после повышения на новое место службы, Иван встретил свою будущую жену. Несмотря на возможность получения более выгодной партии, он решил жениться по любви именно на этой девушке.
Карьера Ивана Ильича
После женитьбы Иван продолжает движение по карьерной лестнице. За 17 лет супружества у чиновника родилось пятеро детей, трое из которых не выжили. Отношения между супругами постепенно охлаждаются. Прасковья Фёдоровна отдала сына на обучение в гимназию. Иван Ильич желал, чтобы наследник окончил курс правоведения, как когда-то он сам. Чтобы не ссориться с женой, муж начинает посвящать больше времени службе. Несмотря на то, что глава семьи много времени проводит на работе, денег на содержание жены и детей постоянно не хватает. Иван Ильич просит места с большим жалованием в Петербурге.
К счастью главного героя, жизнь постепенно налаживается. Но однажды он падает и сильно ударяется. Очень скоро ушиб перестаёт его беспокоить. Однако незначительная травма оборачивается для главного героя тяжёлой болезнью. Иван Ильич не желает обращаться к врачам, считая врачебные осмотры слишком унизительными. В конце концов, он вынужден это сделать. Главный герой строго выполняет предписания докторов, но болезнь быстро прогрессирует. К барину приставлен простой мужик Герасим. Иван Ильич считает его единственным искренним человеком во всём своём окружении.
Последние дни главного героя наполнены не только физической, но и душевной болью. Однако перед смертью Иван Ильич чувствует облегчение и умирает, не испытывая никакого дискомфорта.
Жизнь главного героя протекала просто и беспечно, как в лёгком сне. Его любили за то, что он не был похож на своих братьев – холодного карьериста и ни на что не способного неудачника. Окружающие Ивана Ильича люди считали его добрым жизнерадостным человеком, каким он и был на самом деле.
Счастливое детство сменилось не менее счастливой юностью и учёбой. Главному герою не пришлось бороться за место под солнцем: начать карьеру ему помог отец. Молодой человек удачно, хотя и не слишком выгодно женился. Даже смерть троих детей не омрачила его жизни. Недомолвки с супругой имели незначительный характер. Желание служить в Петербурге за 5 тысяч в год тоже было исполнено.
Только грядущая смерть помогла по-настоящему раскрыть образ чиновника. Иван Ильич не хочет примириться со своим уходом из жизни. Каждый приступ боли напоминает ему о скорой кончине, которую главный герой называет «она». Принять свою смерть в сравнительно молодом возрасте, будучи совершенно здоровым, действительно очень тяжело.
Иван Ильич не может представить себе, что после его кончины люди будут жить без него, любить, ненавидеть, страдать, погружаться в свои ежедневные заботы.
Главный герой становится подозрительным, начинает отмечать за всеми ложь. Иван Ильич чувствует, что его уже вычеркнули из этого мира, несмотря на то, что он всё ещё жив. Сослуживцы на работе уже делят его место. Возможно, и родственники строят какие-то планы. Утешение главный герой находит только в общении с простым мужиком Герасимом, которого к нему приставили. Герасиму чуждо светское лицемерие, он ни в чём не станет обманывать барина.
В последние дни жизни у главного героя обостряется эгоизм, нежелание понять тех, кого он оставляет в этой жизни, непонимание того, что живым нужно продолжать свой путь в этом мире и отказ поверить в то, что уход одного человека останется незамеченным.
Главная идея повести
Рождение и смерть – 2 самых важных события в жизни каждого. Первое из них человек не в состоянии вспомнить, оно осталось в прошлом и уже никогда не повторится. Второе событие с трепетом ожидается всю оставшуюся жизнь. Человек может обзавестись семьёй или жить в одиночестве, получить образование или остаться неграмотным, быть богатым или бедным. Не может он сделать выбор только в одном, только встреча со своим концом неизбежна.
Анализ произведения
Смерть – величайшая тайны бытия, сравнимая с тайной рождения. Повесть «Смерть Ивана Ильича», краткое содержание которой рассказывает биографию обычного российского чиновника конца XIX века, пытается воспроизвести процесс ухода из жизни одного человека.
Автор желает найти разгадку великой тайны. Однако вопрос так и остаётся без ответа. Представители различных философских течений видят смерть по-разному. Атеисты утверждают, что смерть – это абсолютный итог человеческой жизни. Всё имеет начало и конец. Верующие видят смерть лишь этапом в развитии вечной человеческой души. Это переход в иную реальность: для представителей одних религиозных течений – навсегда, для адептов других верований – с возможным возвращением на землю.
Так же обратите внимание на еще одну известную повесть Так же обратите внимание на еще одну известную повесть Льва Толстого “Казаки” , где на примере главных героев автор обращает внимание на понимание своего жизненного предназначения, смысла жизни.
Последняя часть трилогии Льва Толстого о взрослении “Юность” приводит читателя к мысли, что задумываться о своем будущем и жизненном предназначении полезно еще с самые юные годы.
Парадокс религиозных людей состоит в том, что в глубине души они не верят в возможность потустороннего бытия. Сохраняя недоверие, люди продолжают надеяться на то, что загробный мир всё-таки существует, что и заставляет их выполнять свои религиозные обязательства.
Предсмертные муки бывают не только физическими, но и душевными. Прототип литературного Ивана Ильича страшится не столько смерти, сколько бесцельно, как он сам полагает, прожитой жизни. Человек нередко откладывает реализацию своих планов, собираясь начать новую жизнь с понедельника, со следующего месяца или года. Будни наполнены бесполезными суетными действиями, не приносящими ни радости, ни морального удовлетворения. При этом мало кто помнит о том, что завтра для него может и не наступить.
«Смерть Ивана Ильича» - повесть Л.Н. Толстого. Толчком к ее созданию послужил услышанный рассказ о смерти от рака 2 июля 1881 г. члена Тульского окружного суда Ивана Ильича Мечникова, родного брата известного биолога. В 1909 году, когда Мечников посетил Ясную Поляну, Толстой сказал журналисту С.П. Спиро, что повесть «имеет некоторое отношение» к покойному брату ученого, «очень милому человеку...».
В текст первой редакции, создававшейся в форме записок судьи, входит фрагмент, датированный «16 декабря 1881 г.». Видимо, близко к этой дате началась и работа Толстого. Весной 1882 г. автор читал первые главы в редакции газеты «Современные известия», предлагая Н.П. Гилярову-Платонову напечатать повесть. Однако работа прервалась и была продолжена лишь в 1884 году. В августе 1885 г. Толстой писал другу, бывшему тульскому вице-губернатору, князю Л.Д. Урусову: «Я, кажется, рассказывал вам план: описание простой смерти простого человека, описывая из него». «Смерть Ивана Ильича» появилась в 12-й части «Сочинений гр. Л.Н. Толстого» (1886 г.). Рукописный фонд повести (автографы, копии, корректуры) составляет 290 листов.
Начало повести установилось уже в первой редакции: «Я узнал о смерти Ивана Ильича...». О главном событии, в нарушение хронологии, сообщается сразу, а потом следует рассказ, как все происходило. Такая композиция будет использована в «Крейцеровой сонате», «Отце Сергии», романе «Воскресение», где сначала судят Катюшу Маслову, а позднее становится известно, что же привело ее в залу суда. Этот прием усиливает драматизм сюжета: все повествование освещено знанием конца.
Как большинство героев позднего Толстого, Ива Ильич — обыкновенный, заурядный человек, каких много, каковы все, везде, всегда. Но на пороге смерти с ним происходит переворот (автор настаивал, что рано или поздно это может и должно случиться со всяким), приходит сознание, что вся прошедшая жизнь была «не то». Повесть о смерти стала картиной поисков смысла жизни, его обретения, пусть и безнадежно опоздавшего. Опоздавшего для героя, но не для читателя, которого стремился разбудить Толстой.
Экзистенциалисты XX в., утверждавшие идею абсурдности бытия и неизбежного, фатального одиночества человека, ссылались на потрясающую силу, с какою все это изображено русским писателем в «Смерти Ивана Ильича» Толстого. Между тем повесть одухотворена иной творческой задачей: показать, что смысл жизни в единении с людьми. Чем ярче представлен ужас разъединения, одиночества, тем необходимее выход из него. Душевная борьба, раскрытая мастером «диалектики души» как напряженный спор голосов (подобно диалогу в драме), внутреннего вопроса и внутреннего же ответа, в итоге разрешается просветлением. Нужно беспощадно осудить прошлое, чтобы преодолеть его; отказаться от эгоизма, «приятной жизни», отдавшись служению другим; разоблачить ложь, чтобы найти правду. Не заблуждения, как это было с Андреем Болконским, Пьером Безуховым, Наташей Ростовой, но всеобщая ложь, и своя собственная тоже, открываются Ивану Ильичу (проблески такого подхода — в последних частях «Анны Карениной»). Меняется и психологический анализ: истолкование взглядов, жестов призвано не объяснить невыразимое, недоговоренное словами, а разоблачить ложь — не только слов, но и всего поведения. Персонажи повести не живут, не чувствуют, не действуют, а «делают вид». Исключение составляют буфетный мужик Герасим, жалеющий больного барина, и сын-подросток. И главное — перестает лгать себе и окружающим сам Иван Ильич.
«Смерть Ивана Ильича» Толстого, появившаяся среди «последних произведений» (отрывки из «Так что же нам делать?», «народные рассказы»), с потрясающей силой свидетельствовала, что, пережив духовный кризис, Толстой не отказался от художественного творчества, но поднял его на иную высоту. Осенью 1886 г. создана драма «Власть тьмы», вскоре началась работа над повестями «Крейцерова соната», «Дьявол», «Отец Сергий», романом «Воскресение».Своеобразие нового создания Толстого поняли и оценили многие современники.
В 1978 г. Петрозаводская студия телевидения поставила спектакль по «Смерти Ивана Ильича»; в Новочеркасске шел спектакль по повести и поздним рассказам Толстого.
