Михаил Андреевич Осоргин: интересные данные и факты из жизни

Михаи́л Андре́евич Осорги́н , настоящая фамилия Ильи́н (7 () октября - 27 ноября ) - русский писатель , журналист , эссеист, один из деятельных и активных масонов русской эмиграции, основатель нескольких русских масонских лож во Франции.

Энциклопедичный YouTube

• 1 / 5

  Михаил Андреевич Осоргин (наст. фам. Ильин) родился в Перми - в семье потомственных столбовых дворян. Фамилию «Осоргин» взял от бабушки. Отец А. Ф. Ильин - юрист, участник проведения судебной реформы Александра II, брат Сергей (умер в 1912 году) был местным журналистом и поэтом.

  Во время учёбы в гимназии поместил в «Пермских губернских ведомостях» некролог своему классному надзирателю, а в «Журнале для всех» опубликовал рассказ «Отец» под псевдонимом Пермяк (1896). С тех пор считал себя писателем. После успешного окончания гимназии (1897) поступил на юридический факультет Московского университета . В студенческие годы продолжал печататься в уральских газетах и исполнял обязанности постоянного сотрудника «Пермских губернских ведомостей». Участвовал в студенческих волнениях и на год был выслан из Москвы в Пермь. Завершив образование (1902), стал помощником присяжного поверенного в Московской судебной палате и одновременно присяжным стряпчим при коммерческом суде, опекуном в сиротском суде, юрисконсультом Общества купеческих приказчиков и членом Общества попечительства о бедных. Тогда же написал книгу «Вознаграждение рабочих за несчастные случаи».

  В 1903 году женился на дочери народовольца А. К. Маликова.

  Критически относясь к самодержавию, столбовой дворянин по происхождению, интеллигент по роду занятий, фрондер и анархист по складу характера, Осоргин вступил в 1904 году в партию эсеров . Его привлекли их интерес к крестьянству и земле, народнические традиции - на насилие отвечать насилием, на подавление свободы - террором, не исключая индивидуальный. Кроме того, социалисты-революционеры ценили личное бескорыстие, высокие нравственные принципы и осуждали карьеризм. На его квартире проходили заседания московского комитета партии, скрывались террористы. Активного участия в революции Осоргин не принял, но в её подготовку был вовлечён. Сам он писал впоследствии, что в эсеровской партии был «незначащей пешкой, рядовым взволнованным интеллигентом, больше зрителем, чем участником». Во время революции 1905-1907 в его московской квартире и на даче устраивались явки, проводились заседания комитета партии социалистов-революционеров, редактировались и печатались воззвания, обсуждались партийные документы. Участвовал в московском вооружённом восстании 1905 года .

  В декабре 1905 г. Осоргин, принятый за опасного «баррикадиста», был арестован и полгода просидел в Таганской тюрьме, затем отпущен под залог. Он сразу уехал в Финляндию, а оттуда - через Данию, Германию, Швейцарию - в Италию и поселился близ Генуи, на вилле «Мария», где образовалась эмигрантская коммуна. Первое изгнание продолжалось 10 лет. Писательским итогом стала книга «Очерки современной Италии» (1913). К этому же времени относится сотрудничество Осоргина с редакцией Энциклопедии Граната , которая указывала его в списке авторов перед началом каждого тома без инициала отчества (Осоргин М. ) и с уточнением в скобках: «Рим».

  Особое внимание писателя привлекал футуризм. Он с пониманием отнёсся к ранним, решительно настроенным футуристам. Работа Осоргина в итальянском футуризме имела в России значительный резонанс. Ему доверяли как блестящему знатоку Италии, к его суждениям прислушивались.

  В 1912 году для женитьбы на адвокате Рахили Григорьевне (Гиршевне) Гинцберг (1885, Киев - 1957, Тель-Авив), дочери литератора Ушера Исаевича Гинцберга (публиковавшегося под псевдонимом Ахад-ха-Ам), принял иудаизм (брак распался в 1923 году уже в Германии, и Р. Г. Осоргина-Гинцберг повторно вышла замуж за художника и журналиста Н. В. Макеева) .

  Из Италии он дважды выезжал на Балканы и путешествовал по Болгарии, Черногории и Сербии. В 1911 Осоргин печатно объявил о своём отходе от партии эсеров, а в 1914 стал масоном. Он утверждал верховенство высших этических принципов над партийными интересами, признавая лишь кровную связь всего живого, даже преувеличивая значение биологического фактора в жизни человека. В отношениях с людьми выше всего ставил не совпадение идейных убеждений, а человеческую близость, основанную на благородстве, независимости и бескорыстии. Современники, хорошо знавшие Осоргина (например, Б. Зайцев, М. Алданов), подчёркивали эти его качества, не забывая упомянуть о мягкой, тонкой душе, об артистичности и изяществе облика.

  С началом 1-й мировой войны Осоргин сильно затосковал по России. Хотя связей с Родиной он не прекращал (был заграничным корреспондентом «Русских ведомостей», публиковался в журналах, например в «Вестнике Европы»), но осуществлять их было труднее. Полулегально возвращается в Россию в июле 1916 года , проехав через Францию, Англию, Норвегию и Швецию. С августа 1916 жил в Москве. Один из организаторов Всероссийского союза журналистов и его председатель (с 1917) и товарищ председателя Московского отделения Союза писателей . Сотрудник «Русских ведомостей ».

  Вместе со своим давним другом Н. Бердяевым открыл знаменитую книжную лавку в Москве, которая стала своеобразным приютом интеллигенции в годы послевоенной разрухи.

  В 1921 году Осоргин был арестован и выслан в Казань.

  Осенью 1922 года он с группой оппозиционно настроенных представителей отечественной интеллигенции (таких как Н. Бердяев , Н. Лосский и другие) был на так называемом Философском пароходе выслан из СССР . Троцкий в интервью иностранному корреспонденту вы­разился так: «Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно» .

  Из «Постановления Политбюро ЦК РКП(б) об утверждении списка высылаемых из России интеллигентов»:

  57. Осоргин Михаил Андреевич. Правый кадет, несомненно, антисоветского направления. Сотрудник «Русских ведомостей». Редактор газеты «Прокукиша». Его книги издаются в Латвии и Эстонии. Есть основание думать, что поддерживает связь с заграницей. Комиссия с участием т. Богданова и др. за высылку .

  Эмигрантская жизнь Осоргина началась в Берлине, где он провёл год. С 1923 года окончательно поселился в Париже. Публиковал свои работы в газетах «Дни», «Последние новости ». Жизнь Осоргина в эмиграции была трудной: он стал противником всех и всяческих политических доктрин, превыше всего ценил свободу, а эмиграция была очень политизирована .

  Писатель Осоргин стал известен ещё в России, но слава пришла к нему в эмиграции, где были опубликованы его лучшие книги. «Сивцев Вражек» (1928), «Повесть о сестре» (1931), «Свидетель истории» (1932), «Книга о концах» (1935), «Вольный каменщик» (1937), «Повесть о некоей девице» (1938), сборники рассказов «Там, где был счастлив» (1928), «Чудо на озере» (1931), «Происшествия Зелёного мира» (1938), воспоминания «Времена» (1955).

  Сохранял советское гражданство до 1937, после чего жил без паспорта, французского гражданства не получил.

  С начала Второй мировой войны жизнь Осоргина круто изменилась. В июне 1940, после наступления немцев и оккупации части французской территории, Осоргин с женой бежали из Парижа. Они поселились в Шабри, на том берегу реки Шер, который не был занят немцами. Там Осоргин написал книгу «В тихом местечке Франции» (1940) и «Письма о незначительном» (опубл. в 1952). В них проявился его талант прозорливого наблюдателя и публициста. Осудив войну, писатель размышлял о гибели культуры, предупреждал об опасности возвращения человечества в средневековье, скорбел о непоправимом ущербе, который может быть нанесен духовным ценностям. Вместе с тем он твёрдо стоял за право человека на свободу личности. В «Письмах о незначительном» писатель провидел новую катастрофу: «Когда война закончится, - писал Осоргин, - весь мир будет готовиться к новой войне».

  Скончался и был похоронен писатель в этом же городе .

  Творчество

  В 1928 году Осоргин создал свой самый знаменитый роман-хронику «Сивцев Вражек». В центре произведения - история старого отставного профессора орнитологии Ивана Александровича и его внучки Татьяны, превращающейся из маленькой девочки в девушку-невесту. Хроникальный характер повествования проявляется в том, что события не выстроены в одну сюжетную линию, а просто следуют друг за другом. Центр художественной структуры романа - дом на старой московской улице. Дом профессора-орнитолога - это микрокосм, подобный в своем строении макрокосму - Вселенной и Солнечной системе. В нём тоже горит своё маленькое солнце - настольная лампа в кабинете старика. В романе писатель стремился показать относительность великого и ничтожного в бытии. Бытие мира в конечном счете определяется для Осоргина таинственной, безличной и внеморальной игрой космологических и биологических сил. Для земли движущая, живительная сила - это Солнце .

  Все творчество Осоргина пронизывали две задушевные мысли: страстная любовь к природе, пристальное внимание ко всему живущему на земле и привязанность к миру обыкновенных, незаметных вещей. Первая мысль легла в основу очерков, печатавшихся в «Последних новостях» за подписью «Обыватель» и составивших книгу «Происшествия зелёного мира» (София, 1938). Очеркам присущ глубокий драматизм: на чужой земле автор превращался из «любовника природы» в «огородного чудака», протест против технотронной цивилизации соединялся с бессильным протестом против изгнанничества. Воплощением второй мысли явилось библиофильство и коллекционирование. Осоргин собрал богатейшую коллекцию русских изданий, с которыми знакомил читателя в цикле «Записки старого книгоеда» (окт. 1928 - янв. 1934), в серии «старинных» (исторических) рассказов, вызывавших нередко нападки из монархического лагеря за непочтение к императорской фамилии и особенно к церкви.

  В своих двадцати книгах (из них пять романов) Осоргин сочетает нравственно-философские устремления с умением вести повествование, следуя традиции И. Гончарова, И. Тургенева и Л. Толсто­го. Это сочетается с любовью к некоторому экспериментированию в области повествовательной техники: так, в романе «Сивцев Вра­жек» он выстраивает череду отдельных глав об очень разных людях, а также о животных. <…> Осоргин - автор нескольких автобиографических книг, которые распола­гают к себе скромностью автора и его жизненной позицией порядочного человека .

  Масонская деятельность

  Посвящён по рекомендации Крахмальникова в 1914 году в ложе «Venti Settembre» Великой ложи Италии .

  Регуляризирован и присоединён в ложе «Северная звезда » 4 марта (6 мая) 1925 года по рекомендации Б. Миркина-Гецевича. Возведён во 2-ю и 3-ю степени 8 (1) апреля 1925 года. 2-й эксперт с 3 ноября 1926 года. Великий эксперт (исполнитель) с 30 ноября 1927 по 1929 годы. Оратор с 6 ноября 1930 по 1932 годы и в 1935-1937 годах. 1-й страж с 1931 по 1934 годы и с 7 октября 1937 по 1938 годы. Также библиотекарь ложи в 1934-1936 годах, и с 27 сентября 1938 года. Досточтимый мастер с 6 ноября 1938 по 1940 год .

  С 1925 по 1940 год активно участвовал в деятельности нескольких лож , работающих под эгидой Великого востока Франции . Был одним из основателей и входил в состав лож «Северная звезда» и «Свободная Россия» .

  Михаил Андреевич - основатель ложи «Северные братья», был её досточтимым мастером со дня основания по 11 апреля 1938 год. Ложа работала с октября 1931 по апрель 1932 года как узкая масонская группа, с 17 ноября 1932 года - как учебная группа. Акт учреждения подписан 12 ноября 1934 года. Работала независимо от существующих масонских послушаний по Древнему и принятому шотландскому уставу . С 9 октября 1933 по 24 апреля 1939 года провела 150 собраний, затем прекратила свою деятельность. Первоначально собрания проводились на квартире М. А. Осоргина по понедельникам, после 101-го собрания - на других квартирах .

  Занимал ряд офицерских должностей в ложе, был досточтимым мастером (наивысшая офицерская должность в ложе). Был весьма уважаемым и достойным братом, внесшим большой вклад в развитие русского масонства во Франции.

  Михаил Андреевич являлся членом Капитула «Северная звезда» (4-18 гр.) Верховного совета великой коллегии ДПШУ .

  Возведён в 18-ю степень 15 декабря 1931 года. Эксперт в 1932 году. Член капитула по 1938 год .

  Весьма характерным примером глубокого знания масонства служит произведение Осоргина «Вольный каменщик », в котором Михаил Андреевич обозначил основные направления в работе масонства и масонов. Юмор, присущий автору, пронизывает это произведение от первой до последней страницы .

  Произведения

  • Очерки современной Италии , М., 1913
  • Охранное отделение и его секреты. М., 1917
  • Призраки. М., «Задруга», 1917
  • Про нынешнюю войну и про вечный мир. М., Задруга, 1917
  • Сказки и не сказки М., «Задруга», 1918
  • Из маленького домика , Riga, 1921
  • Сивцев Вражек . Париж, 1928, 1929
  • Вещи человека. Париж, 1929;
  • Повесть о сестре , Paris, 1931
  • Чудо на озере , Paris, 1931
  • Свидетель истории , Paris, 1932
  • Книга о концах , Берлин,
  • Повесть о некоей девице , Tallinn, 1938
  • Происшествия зеленого мира. София, 1938
  • В ти­хом местечке Франции (июнь-декабрь 1940). Воспоминания , Paris, 1946
  • По поводу белой коробочки. Париж, 1947
  • Письма о незначительном . Нью-Йорк, 1952
  • Времена. Париж, 1955
  • Дневник Галины Бениславской. Противоречия // «Глагол», № 3, 1981
  • Мемуары изгнанника // «Время и мы», № 84, 1985

  Издания

  • Осоргин М. А. Заметки старого книгоеда, Мо­сква, 1989
  • Осоргин М. А. Времена: Автобиографическое повествование. Романы. - М. : Современник, 1989. - 624 с. - (Из наследия). - 100 000 экз. -

  Дворянин, офицер Георгий Михайлович Осоргин, погибший в Соловецких лагерях осенью 1929 года.

  Георгий Михайлович Осоргин родился 12 октября 1893 г. в аристократической семье потомственных русских дворян, в селе Сергиевское Калужской губернии – родовом имении Осоргиных. Осоргины – яркие представители консервативной части помещичьего дворянства, для которых непреклонная враждебность к большевизму и преданность монархии сохранились на всю жизнь. Георгий Осоргин, как и другие дети в семье, воспитывался в обстановке патриархальных семейных традиций и безоговорочной любви к Царю и Отечеству. Глубокая религиозность и монархические убеждения оказались решающим фактором в судьбоносных вехах его яркой, сложной, но такой короткой жизни.

  В 1912 г. Георгий Осоргин окончил Калужскую классическую гимназию и поступил на юридический факультет Московского Университета. В 1914 г., с началом I-й Мировой войны, он, не закончив учебу в Университете, поступил на ускоренные офицерские курсы Николаевского Кавалерийского Училища в Санкт-Петербурге. 01 октября 1914 г. в училище был произведен в чин прапорщика Лейб-Гвардии Конно-Гренадерского полка. На фронте в Новгородской губернии до августа 1915 г. служил при маршевом эскадроне полка – заведовал хозяйством Санитарного поезда № 36 дворянской организации Земсоюза, а до октября 1917 г. находился в Лейб-Гвардии Волынском пехотном полку. В последних числах октября, с развалом полка в чине штабс-ротмистра отбыл в тыл с документами отправленных в резерв чинов Московского отряда. В Калуге, в тыловом ополчении как бывший офицер был освобожден от дальнейшего прохождения военной службы по состоянию здоровья – из-за порока сердца. До осени 1918 г. проживал в своей семье (с престарелыми родителями и сестрами) в Сергиевском. 9 сентября 1918 г. семья Осоргиных была выселена из имения по распоряжению уездного Земотдела. Все земли и постройки перешли рабочей земледельческой коммуне, имущество конфисковано, а усадебный дом разграблен. Семейство Осоргиных переехало к Самариным в д. Измалково Козловской волости, а Сергиевское уже в 1919 г. большевиками было переименовано в Кольцово.

  Три года на содержании Георгия находились его родители – Михаил Михайлович и Елизавета Николаевна, и сестры: Мария, Ульяна и Антонина. Сестры помогали ему, как могли – давали платные уроки местным детям, а крестьяне Сергиевского еще несколько лет снабжали их продовольствием. Но все это время семья жила надеждой, что большевистская власть скоро рухнет и вернуться прежние времена.

  Первый удар судьба нанесла Георгию 25 сентября 1921 г. Он был арестован и введен в Следственное Дело № 11557, открытое уже 26 сентября на группу лиц, обвиняемых в участии в контрреволюционной организации. Поводом к этому послужили краткие встречи с однополчанами и посещение дома Бобринских в Москве. Во время следствия Георгий Осоргин содержался в одиночной камере № 17 во Внутренней тюрьме ВЧК. На допросах он полностью отрицал свое отношение к любой контрреволюционной организации. Будучи воспитан на старорежимных принципах чести и офицерского достоинства, Георгий, не задумываясь о последствиях, на допросах открыто высказывался о своих политических взглядах и отношении к большевизму: «…не могу сочувствовать соввласти, по взглядам больше примыкал бы к октябристам, но посыл – абсолютная монархия, …командующему составу сумели внушить страх коммунисты, в лице Каменева, Лебедева, …, поэтому являясь вашим противником, не поступал на совслужбу…». Такие показания вызывали у следователей соответствующее отношение к арестованному дворянину и офицеру Царской армии. Сотрудником ВЧК – следователем Н. Демиденко уже 10 октября 1921 г. было вынесено Постановление: «гр. Осоргин Георгий Михайлович обвиняется в подпольной контрреволюционной работе в среде группировок, стремящихся к низвержению соввласти, … впредь до окончания следствия и судебного разбора дела, избрать содержание под стражей во внутренней тюрьме ВЧК».

  Находясь два месяца в тюрьме под следствием, 7 декабря 1921 г. Осоргин пишет Заявление на имя помощника Начальника 16-го Спецотдела ВЧК В.В. Ульриха, в котором достаточно дерзко и прямолинейно излагает: «… никакого преступления за мной с точки зрения советской власти нет, и если я могу быть обвинен в чем-нибудь, то только в исповедывании принципов прямо противоположных принципам советской власти…». Недопонимание ситуации, незнание целей и задач ВЧК в этот период и открытое высказывание об отношении к Советской власти привели к тому, что уже через месяц – 5 января 1922 г. на заседании Президиума ВЧК был вынесен приговор Осоргину Г.М., Мичурину С.Л. и др. В выписке из Протокола заседания сказано: «Постановили: Осоргина Г.М. заключить в концлагерь сроком на 3 года, сократив срок заключения по амнистии до 1 ½ лет».

  7 января 1922 г. Осоргин Г. М. переведен из Внутренней тюрьмы ВЧК в Ново-Песковский концентрационный лагерь в Москве. Весной 1922 г. была проведена реформа в карательных структурах и ВЧК реорганизована в ГПУ. Осоргин Г.М. за это время подавал три Заявления руководству ВЧК и ГПУ «с указанием полного несоответствия приговора с тем материалом, который дало следствие», но они остались без ответа.

  13 сентября 1922 г. он вновь обратился с заявлением, но уже в Президиум ГПУ, находясь временно в Москве не в Ново-Песковском, а в Покровском концлагере. В своём Заявлении он ходатайствовал о зачете предварительного заключения в срок наказания и досрочном освобождении, согласно существующих законов.

  Очередное заявление Георгий пишет во ВЦИК 28 сентября 1922 г. с просьбой о пересмотре Дела и освобождении его в срочном порядке. Этот документ в материалах Ново-Песковского Лагеря зарегистрирован за № 5735 от 29 сентября 1922 г. Учитывая политическую ситуацию в стране и ряд проводимых амнистий на тот период, заявления Осоргина Г.М. возымели свое действие. На заседании Коллегии ГПУ 26 декабря 1922 г. заслушали доклад тов. Холшевникова о Постановлении «ВЦИК от 16 декабря 1922 г. за № 14256/Ч-6 по Делу № 28602 Осоргина Георгия Михайловича, осужденного 05 января 1922 г. ВЧК к 1-му году 6-ти мес. лишения свободы, содержанием в Ново-Песковском концлагере (вх. № 17724). Постановили – освободить».

  Полгода под следствием и год содержания в концлагере оставили неизгладимый след в душе Георгия. Когда он вернулся в Измалково, то уже 31 декабря 1922 г. в письме своему дяде Григорию Трубецкому в Париж он пишет: «… Я ставлю теперь себе две задачи: 1) переезд семьи из Измайловских болот в Москву; 2) и о чем даже страшно подумать, но я мечтаю готовить к переезду папа́, мама́ и девочек к вам». В Москве и Московской области, как и по всей стране распространялись голод и безработица, шли массовые аресты и выселения «вредных» и «опасных» элементов. В своих письмах дяде в Париж Георгий все чаще пишет о ситуации в Подмосковье, о своих беспокойствах и настроениях: «…тоскливо стало жить, не от постоянно висящего дамоклова меча, а оттого, что кажется, нет надежды на какую-либо перемену».

  В это мрачное и тяжелое время светлым и радостным событием для Георгия стала его женитьба 14 октября 1923 г. на Александре Михайловне Голициной, правнучке генерал-губернатора Москвы. Обвенчались они в московском храме Св. Бориса и Глеба на ул. Поварской, а вскоре храм был закрыт. Теперь ему приходилось содержать не только своих родителей и сестер, но и свою молодую семью, включая дочь Марину, родившуюся в сентябре 1924 г. Осоргины в эти нелегкие времена, жили на средства от дачи уроков, продажи вещей, переводов, огородничества. Непосредственно Георгий временно работал сотрудником ВСНХ в должности инспектора-калькулятора Экономического Управления, садоводом-лесоводом в лесничестве станции Одинцово, постоянно находясь в поисках постоянной работы. В Москве через своего близкого друга Раевского Александра Александровича и его жену Надежду Богдановну, урожденную баронессу Мелендорф, Георгия познакомили с председателем Нансеновской миссии Джоном Горвиным и американским концессионером Джоном С. Элиотом. Надежда получить постоянную работу в американской фирме У.А. Гарримана по разработке шахт в Грузии явилась причиной встреч Осоргина Г.М. с секретарём Д.С. Элиота. Он и не предполагал, что все квартиры, которые посещались представителями иностранных фирм, а также советские граждане, имевшие с ними контакты, негласно контролировались сотрудниками ОГПУ.

  6 марта 1925 г. Михаил Осоргин отправился в Ново-Песковский переулок 13, кв.10 на встречу с секретарём Д.С. Элиота – Сандрой Мейендорф и был там задержан – на её квартире сотрудниками ОГПУ была устроена засада. Арест и обыск Осоргина Г.М. на основании Ордера ОГПУ № 8827 от 06.03.1925 г. производил комиссар Активного отделения Румянев. Арест был полной неожиданностью для Георгия, но ему удалось оставить своей жене записку: «…Вот настал и твой черед, душка моя, подвергнуться испытанию. Да хранит вас всех Господь. Молитесь за меня и будьте совершенно спокойны. Я ни одной минуты не боюсь за себя, и все мысли мои о вас, остающихся. …Крещю и молюсь за Вас, но помните, что я буду держать свой стяг высоко, и того же требую и от тебя». Его отвезли на Лубянку, где и выдвинули обвинение – «участие в организации, стремящейся к свержению соввласти, действующей в направлении помощи международной буржуазии».

  Начались долгие и частые допросы. Непоколебимость в своих взглядах, а также недопонимание назначения и деятельности органов ОГПУ, твердая уверенность в своей невиновности и в своих действиях оказались для Осоргина основными причинами его дальнейшей жизни в застенках ОГПУ. Уже в день ареста при заполнении Анкеты арестованного за № 854 от 06 марта 1925 г. в графе «возраст» Георгий указывает дату рождения «октябрь 1883 г.», а не «1893 г.». Групповое Дело № 30988 на Осоргина Г.М. и др. было открыто 9 марта 1925 г., а 20 марта этого же года помощник начальника 6-го отдела КРО ОГПУ Демиденко Н.И. вынес Постановление: «…рассмотрев дело по обвинению гр. Осоргина Георгия Михайловича в участии и в организации, стремящейся к свержению соввласти, действующей в направлении помощи международной буржуазии, нашел, что Гр-нин Осоргин Георгий Михайлович за годы революции участвовал до последнего времени в ряде контрреволюционных организаций и группировок, стремившихся к насильственному свержению соввласти, а потому, принимая во внимание в. выше изложенное, ПОСТАНОВИЛ: ПРИВЛЕЧЬ Осоргина Георгия Михайловича в качестве обвиняемого, предъявив ему обвинение по ст. 60 и 61 УК и избрать меру пресечения уклонения от следствия и суда содержание под стражей».

  
  

  Дело Осоргина Георгия Михайловича

  Проходят долгие два с половиной месяца содержания во Внутренней тюрьме ОГПУ. Какими они были для Георгия – мы не знаем, но уже на допросах в июне Осоргин стал давать такие показания, которые стоили ему свободы и навсегда разлучили с родными и близкими. На допросах 13 июня и 18 июня, которые вел В.И. Денисевич – помощник начальника 6-го отдела ОГПУ, Осоргин признался, что по убеждениям монархист и поэтому «не мог служить в революционной армии. … в Калуге в тыловом ополчении как бывший офицер был освобожден из-за порога сердца. Был дан документ, в котором не указано офицерское звание. …в 1918 г. получив документ о явке на сборный пункт, его уничтожил и выписавшись из Мещанской ул., перебрался на жительство в Измалково, где по старому документу, изменив в нем год рождения с 1893 на 1883, получил новый документ – учетную карточку, освобождающую меня от призыва по возрасту. … В 1921 г. арестован ВЧК и освобожден 29 декабря 1922 г. … Из своих знакомых могу указать на Раевского Александра Александровича, которого считаю своим близким другом, и бывал у него в Москве часто. …Других своих знакомых, как и в первый раз, так и теперь отказываюсь назвать».

  24 июня в Протоколе допроса со слов Осоргина записано: «По своим политическим убеждениям считаю себя идейным монархистом, активистом никогда не был. Сам я религиозный человек и если бы не это, то после расстрела императора Николая II, я бы лишил себя жизни. В декабре 1918 г. я хотел освободить государя из-под ареста, для этой цели я решил приехать из своего б.имения в Москву, найти несколько гвардейских офицеров, решившихся поехать со мной в Тюмень. В этом же месяце приехал в Москву и обратился к нескольким лицам. Из лиц, к которым я обратился, могу назвать Брусилова Алексея Алексеевича, сына б.генерала Брусилова, а также Сергей Сергеевич Хитрово – оба мои однополчане. Как от них, так и от других я получил отказ. Фамилии других я отказываюсь назвать. …В свою очередь я от некоторых офицеров получил предложение ехать на юг, где организовывалась армия, от этого предложения я отказался, ... считая гражданскую войну при всяких обстоятельствах братоубийственной и большим злом. Кроме этого я не считал это движение монархическим и вождей этой войны я не знал ни одного, кто бы их них был монархистом. Связи какой-либо с миссиями я не имел и там никогда не бывал. Знаком был с Горвиным – председателем Нансеновской миссии и Фрейманом – сотрудником Латвийской миссии. …за весь период существования Советской власти не служил в Красной армии, считая это для себя неприемлемо ввиду Гражданской войны. …Во время февральской и октябрьской революций никакого участия в боях ни с какой стороны не принимал. …служба в ВСНХ в должности инспектора-калькулятора – таковой компромисс считаю возможным ввиду того, что не верил в невозможность какого-либо переворота. Считаю всякий переворот при создавшемся положении равносильным порабощению как экономическому, так и политическому России иностранцами – положению, с которым никогда не смогу и не смог бы примирится. … Мое отношение к Белым армиям отрицательное, что видно из моего отказа служить там…». Июньские признания послужили поводом к привлечению его 8 июля 1925 г. в качестве обвиняемого и по ст.81-г УК – сокрытие даты рождения и офицерского звания, а также – уклонение от призыва к обязательной военной службе в Красной армии.

  8 августа 1925 г. помощник Начальник 6 отдела КРО ОГПУ В.И. Денисевич вынес обвинительное заключение: «…рассмотрев дело № 30988 по обвинению гр.гр. Осоргина Георгия Михайловича, арестованного 6 марта 1925 г. по 60, 81 ст.ст. У.К. и Раевского Александра Александровича, арестованного 5 марта 1925 г. по 60 ст. У.К. и содержащихся во Внутренней тюрьме, НАШЕЛ: …КРО ОГПУ, продолжая агентурную разработку, установил ряд новых фактов активной к.р. деятельности Осоргина Г.М., о которой он умолчал на следствии. По этим материалам личность и деятельность Осоргина Г.М. рисуется следующим образом…

  …по своим политическим убеждениям ОСОРГИН Г.М. является идейным монархистом и человеком фанатически религиозным.

  …В этом же 1918 г. ОСОРГИН Г.М. перебирается на жительство в Москву, … Встречается со своим однополчанином РИДИГЕРОМ Н.Н. (расстрелян ОГПУ), бежавшим из ссылки, дает ему приют и изыскивает способы для нелегальной переброски его заграницу. Поддерживает связь со своим двоюродным братом ТРУБЕЦКИМ Сергеем Евгеньевичем. Во время его ареста по делу Национального Центра бежит из засады и предупреждает генеральшу КУЗНЕЦОВУ о грозящей опасности и необходимости уничтожения важных к.р. документов. Ведет переписку с родственниками за границей. Сам является преданным сторонником монархического движения, возглавляемого б.в.кн. Николаем Николаевичем. Высланному ОГПУ заграницу б.кн. Трубецкому Сергею Евгеньевичу, игравшему крупную разведывательную роль в Штабе Николая Николаевича, отправляет информационные сведения в Париж о боеспособности Красной Армии, отзываясь о последней как о мыльном пузыре .

  …На основании вышеизложенного, обвиняются:

  I/ ОСОРГИН Георгий Михайлович, 32 лет, родом из Калужской губ., Сергиевской волости, с. Сергиева, женат, б.дворянин-помещик, б.штабс-ротмистр лейб-гвардии конно-гвардейского полка в том, что:

  1. будучи идейным монархистом-активистом, сторонником восстановления монархии, избегал службы в рядах Красной армии, подделывал в документе год своего рождения с 1893-1883 и скрывает офицерское звание, чем и освобождается от такового;
  2. В 1918 г. приезжает из своего имения в Москву и вербует офицеров из гвардии, с целью освобождения Николая II из-под ареста;
  3. Во время ареста своего двоюродного брата б.кн. С.Е. ТРУБЕЦКОГО, по делу Национального центра, бежит из засады с целью выполнения просьбы арестованного – предупредить генеральшу КУЗНЕЦОВУ (муж расстрелян) о грозившей ей опасности;
  4. В 1923 г. ОСОРГИН Г.М. скрывает у себя на квартире члена монархической зарубежной организации, б.штабс-ротмистра лейб-гвардии конногвардейского полка – РИДИГЕРА Н.Н. (расстрелян ОГПУ), бежавшего из концлагеря, а также устраивает ему убежище у своих друзей и знакомых. Снабжает РИДИГЕРА Н.Н. деньгами и указывает лиц, могущих его снабдить документами для нелегальной переброски заграницу;
  5. В 1924 г. зная о существовании лицеистской монархической организации в Ленинграде и о произведенных там арестах, является к РАЕВСКОМУ А.А. и предупреждает его о грозящей ему опасности;
  6. До момента своего ареста находится в связи с иностранными миссиями в лице Секретаря Латмиссии ФРЕЙМАНА и секретаря английской миссии БЕРБЕРИ, использовывая эти знакомства в к-р целях;
  7. Является членом монархической организации, возглавляемой б. великим князем Николаем Николаевичем, и в 1924 г. через неизвестное лицо предлагает ему свои услуги по совершению любого террористического акта над вождями революции. Таким же образом получает из заграницы ответ от б.в.к. Николая Николаевича «ЖДИТЕ»;
  8. В 1924 г. посылает в Париж своему двоюродному брату б. кн. Сергею Евгеньевичу Трубецкому – одному из руководителей разведки Штаба Николая Николаевича, сведения о состоянии Красной армии и указывает на необходимость перенести центр тяжести монархической работы на деревню;
  9. Связан с лицами, стоящими во главе к-р группировок, ныне нами разрабатываемых;

  Означенные преступления предусматриваются ст. 81 п.«Г» и 60 ст.ст. Уголовного Кодекса. Принимая во внимание все изложенное ПОЛАГАЛ-БЫ: Возбудить ходатайство перед Президиумом ЦИК СССР о разрешении слушания Дела № 30988 в Судебном заседании Коллегии ОГПУ».

  Только через два месяца, 12 октября 1925 г., во внесудебном порядке (согласно Постановлению Президиума ЦИК СССР от 16 сентября 1925 г.) на заседании Коллегии ОГПУ было рассмотрено Дело и вынесен приговор Г.М. Осоргину. В выписке из протокола сказано: «ОСОРГИНА Георгия Михайловича расстрелять, с заменым заключением в концлагерь сроком на ДЕСЯТЬ /10/ лет, считать срок заключения с 06.03.1925 г.».

  Такой приговор был ударом не только для самого Георгия, но и для его молодой супруги. Уже 19 октября Александра Михайловна пишет Заявление на имя Прокурора Республики Р.П. Катаняна: «Прошу Вас разрешить мужу моему Георгию Михайловичу Осоргину, содержащемуся в Внутренней тюрьме ОГПУ и 12 октября приговоренному к 10 годам концентр. лагеря, отбывать наказание в рабочем коридоре Бутырской тюрьмы. Муж мой человек слабого здоровья с хроническим перерождением сердца и непрекращающимися перебоями и совершенно не приспособлен к тяжелым условиям жизни, ни к физическому труду. О сем я представляю копию свидетельства д-ра Шварца, выданного еще в 1921 г. и 2 свидетельства д-ра Краевского и проф. Плетнева, лечивших мужа в 1924 г. Кроме того после 7,5 месяцев предварительного заключения без свидания, которое уже само по себе является тяжким наказанием, я прошу смягчить участь мужа, оставив его в тюрьме, дабы я могла видеть его еженедельно, также и старики его родители, которые не доживут до его возвращения. Я прошу обратить Ваше благосклонное внимание на мою просьбу и не отсылать мужа из Москвы тем более, что наступает зимнее время и я не имею средств, чтобы снабдить его одеждой и провизией и не имею возможности поехать к нему на свидание в лагерь, так как на моих руках малолетний ребенок. Александра Осоргина. 19 октября 1925 г. Москва. При сем прилагаются 3 врачебных свидетельства». В левом верхнем углу этого документа слабочитабельная надпись – резолюция: «на рассмотрение…Оставить … наказания в Бутырской тюрьме. 21.10.». Александра Михайловна Осоргина, как и многие представительницы дворянства и высших сословий в эти сложные и страшные времена были наивны в своих поступках, недальновидны в своих намерениях, руководствовались только личными желаниями и потребностями. Прошение о замене места лишения свободы с лагеря на тюрьму – это откровенное решение только личностных желаний и полное незнание тех трудностей, которые были уготованы её мужу на основании этого прошения. На основании этого прошения Георгия перевели из Внутренней тюрьмы в Бутырскую, где на него было заведено Тюремное дело № 13 и предписано содержание в камере № 8. Здесь он провёл долгие два с половиной года: бутырская камера на 24 человека – «контрика» и работа в тюремной библиотеке разносчиком книг по камерам. Счастливыми мгновеньями в первые месяцы тюрьмы для Георгия стали частые свидания с женой. Александре Михайловне давали Разрешения на разовые свидания практически каждую неделю.

  Пребывание в Бутырской тюрьме не могло не отразиться на эмоциональном состоянии Осоргина. Его письма к семье и родным пронизаны глубокой любовью и бесконечной и пронзительной тоской о прошлом, а пафосность описания картин прошлого доходит до малодушной сентиментальности. Тяжесть его тюремной жизни возрастает осенью 1927 г., когда ему несколько раз было отказано в амнистии: «Объявить Осоргину, что применение Амнистии к нему снято впредь до нового ….»; «из списка, приложенного к служебной записке Особо-уполномоченного при КОЛЛЕГИИ ОГПУ за № 2314 от 07.12.27 г. и полученного в Бутырской тюрьме при предписании II-го тюремного отдела ОГПУ от …1927 года за № 294826, на лиц, осужденных ОГПУ, срок наказания которых за применением амнистии от 6/XI 1927 г. сокращен на одну треть. П. 165 Осоргин Георгий Михайлович. … из списка исключить …Осоргина Г.М».; «…коим о применении амнистии будет сообщено дополнительно. … Объявить под расписку Осоргину Г.М. что примененная к нему амнистия о сокращении срока наказания отменена и о новом применении ему будет сообщено дополнительно». К тому же у Осоргина за плечами уже два ареста, Ново-Песковский концентрационный лагерь и теперь предстоял долгий десятилетний срок в Бутырской тюрьме.

  В начале 1928 г. в этой тюрьме судьба свела Осоргина с Олегом Волковым – представителем старого петербургского рода. Многое объединяло их и в традициях семейного уклада, и образовании, отношении родителей к общей ситуации в стране. Отец Олега – Василий Александрович и слышать не хотел об отъезде за границу еще с 1918 г., надеялся на «непредвиденные обстоятельства» и страшился потери «родных мест, милой русской земли». О.В. Волков, находясь под следствием уже четыре месяца, был переведен в Бутырскую тюрьму, где попал в тюремную больничку. Георгий Осоргин, как разносчик книг при тюремной библиотеке, посещал и лазарет. В своей книге «Погружение во тьму» Олег Волков достаточно точно описал Георгия, его характер и взгляды:

  «… Георгий Михайлович Осоргин был несколько старше меня. Уже в четырнадцатом году он новоиспеченным корнетом отличился в лихих кавалерийских делах. Великий князь Николай Николаевич лично наградил его Георгиевским крестом.

  Осоргин принадлежал к совершенно особой породе военных – к тем прежним кадровым офицерам, что воспринимали свое нахождение в армии на рыцарский, средневековый лад, как некий возвышенный вид служения вассала своему сюзерену.

  Убежденный, не ведающий сомнения монархист, Георгий был предан памяти истребленной царской семьи.

  Приговоренный к десяти годам, Георгий отбывал срок в рабочих корпусах Бутырской тюрьмы. Должность библиотекаря позволяла ему носить книги в больничную палату. Будто перечисляя заглавия иностранных книг, он по-французски передавал мне новости с воли, искоса поглядывая на внимательно и тупо слушающего нас надзирателя».

  Образованный юридически, имеющий опыт проживания в концлагере, Георгий реально осознавал различия между лагерным режимом и тюремным, оценивая состояние и возможности своего здоровья, тем более, что в амнистиях ему было отказано. В связи с этим он начал ходатайствовать в вышестоящие тюремные инстанции о переводе его в концлагерь для дальнейшего отбывания наказания. Это было важное и смелое решение. Несколько месяцев этот вопрос рассматривался в руководстве Тюремного управления и 27 апреля 1928 г. на Осоргина Г.М. был составлен путевой Открытый лист № 13/3931. Он знал, что отправят его в лагерь на далекие Соловки, на суровый и жесткий режим особлага. За несколько дней до этапа на Соловки Георгий пишет последнее письмо из Бутырской камеры. Письмо, в котором он прощается с прошлой счастливой жизнью в Сергиевском, с детскими и юношескими воспоминаниями, подводя своеобразный итог своим поступкам и мыслям: «…Милый дядя Гришанчик, перебирая в своей памяти Пасхи прошлых лет, я вспомнил нашу последнюю Пасху в Сергиевском…несмотря на красоту и радостность пробуждающейся природы, не мог заглушить в каждом из нас то чувство тревоги, которое щемило сердце. То чья-то бессмысленно озлобленная рука вновь и вновь кощунствовала над нашим Сергиевским, то угнетало сознание, что наша дружная семья начала разлетаться. … Нехорошее это было время, тяжелое. И вся эта смутность душевная, помимо определенных причин, имела под собой, мне кажется, еще более глубокую, общую основу: все мы, и стар, и млад, стояли тогда на крутом переломе; позади себя мы оставили, бессознательно прощаясь с ним, полное дорогих любимых воспоминаний прошлое, впереди смутно рисовалось какое-то враждебное, совершенно неизвестное будущее. …я жил совершенно обособленной жизнью и работал с утра до вечера в поле, не видел, да и не хотел видеть ничего другого, слишком мучительно было думать… Для нас всех не было и не будет ничего лучше Пасхи у нас в Сергиевском. Это – не слепой патриотизм, потому что для нас всех Сергиевское послужило той духовной колыбелью, в которой родилось и выросло все, чем каждый из нас живет и дышит...». Своеобразное «прощальное» письмо пронизано болью утрат, скорбью перемен, огромной любовью к близким и безнадежностью перед предстоящим.

  
  

  Медицинская карточка Георгия Михайловича Осоргина

  Олег Волков в своей книге писал об этих событиях: «Как-то Георгий зашел проститься. – Слава Богу, удалось-таки выхлопотать перевод в лагерь, – с облегчением сказал он. – Отправят на Соловки. На Соловецкие острова! Чистое небо, озера... Святыни наши. Ходить ведь буду по какой земле? ...». В последних числах апреля 1928 г. с этапом Георгия Осоргина отправили в СЛОН ОГПУ. 6 мая 1928 г. он прибыл в Соловки – обитель духа, превращенная большевиками в средоточие зла и жестокости, ненависти и предательства, бессилия и страха.

  В Регистрационной карточке гражданского заключенного УСЛОН ОГПУ Осоргина Г.М. отмечено, что «поступил из Ленинграда 06.05.1928 г. при документе № 13/393/ от 27.04., ст. 60 и 81, на срок 10 лет с 06.03.25 по 06.03.35.», а в Учетно-регистрационной карточке УСЛОН ОГПУ вписано: «Категория трудоспособности - 2-я на 1 год, основание – санитарная карточка» Санчасти I-го Отделения УСЛОН. Освидетельствование 23 июня 1928 г. определило Осоргину Г.М. уже 3-ю категория трудоспособности, т.к. установлен диагноз – хронический ревматизм, хронический аппендицит. Годы в Бутырской тюрьме дали свои плачевные последствия, но в Соловках сослужили неоценимую услугу – Осоргина оставили работать при лагерном лазарете I-го Отделения.

  О. Волков, оставшись в Бутырской тюрьме, и подумать не мог, что на далеких Соловках они вновь встретятся. Уже на третий день по прибытии в лагерь, по состоянию здоровья О. Волков из карантина был отправлен в лазарет, где и встретил Осоргина:

  «Ворожил мне Георгий. Был он делопроизводителем лазарета – правой рукой главного врача Эдиты Федоровны Антипиной… Знающий врач, она и свою санчасть наладила отлично. Расторопный, во-военному пунктуальный Георгий был ей ценным помощником.

  Работал он с редким в лагере рвением: служба давала ему возможность делать пропасть добра. Не перечесть, сколько выудил он из тринадцатой – карантинной – роты священников, "бывших", беспомощных интеллигентов! Укладывал их в больницу, избавлял от общих работ, пристраивал в тихих уголках. И, зная, насколько это способствование "контре" раздражает начальство, Эдита Федоровна неизменно помогала своему верному адъютанту. …Георгий спасал – она выдерживала попреки сверху. …В стареньком кителе и фуражке, надетой на манер, выдававший за версту кадрового кавалериста, Георгий весь день сновал между лазаретом, ротами, управлением, добиваясь облегчений, переводов, пропусков, льгот. Я был одним из многих, кто благодаря его участию счастливо миновал чистилище – длительный и обязательный искус общих работ – и сразу оказался устроенным; стал ходить "в должность" – статистом санчасти. Осоргин же помог мне поселиться в монастырской келье». Работая в одной санчасти I-го Отделения СЛОН ОГПУ, Олегу Васильевичу приходилось много общаться с Осоргиным. Поэтому, на мой взгляд, он достаточно точно описал в своей книге душевные качества Георгия: «Именитый, старинный род Осоргиных вел свою генеалогию от св. Иулиании. Приверженный семейным традициям, Георгий наследственно был глубоко верующим. Да еще на московский лад! То есть знал и соблюдал православные обряды во всей их вековой нерушимости...». «...Иногда Георгий уводил меня к епископу Иллариону , поселенному в Филипповской пустыни , верстах в трех от монастыря. Числился он там сторожем. … Через Георгия Илларион поддерживал связь с волей, и тот приходил к нему с известиями и за поручениями». При этом О. Волков достаточно метко описал и те перемены в Георгии, которые наложила на него тюремно-лагерная жизнь: «Я вдруг увидел то, чего не замечал, встречая Георгия изо дня в день: и резкие морщины, и глубоко ввалившиеся глаза, и неразглаживающуюся складку меж бровей. Бесконечно усталый, даже затравленный взгляд. Знать, тяжко на душе у моего Георгия. Но что за выдержка! Ничем не выдаст своего смятения, всегда ровен, участлив, легок! И щедр на добро, будто баловень судьбы, готовый выплеснуть на других излишек своих удач. …Трезво и безнадежно смотрел Георгий на свой земной путь».

  Георгий пробыл на Соловках только полтора года. Утешением были письма от жены и ожидание её приезда. В письме № 23 (часто заключённые номеровали письма своим родным) от 14 августа 1928 г. Александра (Лина) Михайловна сообщала, что до их встречи осталось не больше двух недель. 28 августа Георгий написал Рапорт на имя Начальника Административной части УСЛОН ОГПУ о распоряжении разрешить его жене «прибывшей в Кемь, въезд на Соловки на предмет получения свидания…», а 30 августа – о разрешении на личное свидание с ней. Центральная Аттестационная Коллегия УСЛОН на очередном заседании 1 сентября 1928 г. рассматривала ряд внутренних вопросов, где п.52 – Рапорты Осоргина Г.М., делопроизводителя Центрального лазарета Санчасти , с 3-ей категорией трудоспособности, «труд и поведение удовлетворительные» , но в первых числах сентября в свиданиях ему было отказано. Несмотря на резолюцию на Разрешении № 8905, выданном Александре Михайловне 24 августа в Москве: «на 7 раз по 1 часу в сентябре 1928 г.», уже 14 сентября Георгий вновь написал Рапорт, в котором изложил: «18 сентября кончается срок разрешенного мне Нач. Адм. Частью УСЛОН личного свидания с моей женой Осоргиной Александрой Михайловной. Прошу Вашего ходатайства о продлении мне срока личного свидания, мотивируя свою просьбу тем, что я нахожусь в заключении с 6-го марта 1925 года, т.е. 3½ года и за все это время виделся с женой лишь в тюремной обстановке при Бутырской ОГПУ тюрьме…». 15 сентября ему было продлено свидание с женой еще на 10 дней, а на Удостоверении № 257 от 17 сентября, выданном Осоргиной А.М., была поставлена резолюция: «На основании распоряжения Нач. Адм. Отдела УСЛОН срок свидания продлен до 28 сентября, …срок свидания продлен до прихода след…щего парохода. 29/IX.с.г.». В последующих прошениях о продлении было отказано. В общей сложности Георгий и Александра практически месяц могли видеться, проживая в каюте пришвартованного корабля. «Во время этой встречи Георгия и Лины был зачат их второй ребенок – Михаил».

  С конца 1928 г. в лагере на Соловках отбывал свой срок Д.С. Лихачев. В своих воспоминаниях он упоминает Георгия Осоргина: «Зрительная память хорошо сохранила мне внешность и манеру держаться Георгия Михайловича Осоргина. Среднего роста блондин с бородкой и усами, всегда по-военному державшийся: прекрасная выправка, круглая шапка чуть-чуть набекрень …, всегда бодрый, улыбчивый, остроумный, – таким он запомнился мне на всю жизнь. С ним была связана и распространенная потом в лагере шутка: на вопрос «как вы поживаете?», он отвечал: «А лагерь ком а лагерь», переиначив известное французское выражение «a la guerre comme a la guerre» («на войне как на войне»). Он работал делопроизводителем санчасти, и я его часто встречал снующим между санчастью и зданием Управления СЛОН на пристани, на дорожке между кремлевской стеной и рвом. Он многое делал, чтобы спасти от общих работ слабосильных интеллигентов: на медицинских комиссиях договаривался с врачами о снижении группы работоспособности, клал многих в лазарет или устраивал лекпомами (лекарскими помощниками, фельдшерами) … Осоргин был глубоко религиозным человеком, записывался на Рождество и на Пасху в ИСЧ (Информационно-следственной части) для получения пропуска на богослужение в церкви». «В Кримкаб приходил Владимир Юльянович Короленко (племянник Владимира Галактионовича Короленко), … Приходил Георгий Михайлович Осоргин (но редко) …».

  16 марта 1929 г. Георгий Осоргин прошёл повторное переосвидетельствование, и ему была присвоена на 1 год 2-я категория трудоспособности. Он, как и прежде, продолжал работать в Санчасти, часто используя свое положение для исполнения личных интересов, поддерживая многих и многих.

  Но однажды произошло непредвиденное. В предпасхальные дни Георгий «доставил Причастие и мантию умирающему Владыке Петру Звереву (Воронежскому) ». Об этом узнало лагерное начальство, Георгий был арестован. В Справке, составленной 27 мая 1929 г. в Информационно-Следственном Отделе СЛОН ОГПУ и приобщенной к Личному делу Осоргина Г.М., сказано: «Заключенный Осоргин Г.М. обвинялся по следделу № 541 Отделения СЛОН, ИСО, при чем преступные действия его выразились в превышении своих полномочий будучи делопроизводителем Центрального лазарета, за что был подвергнут содержанию в карцере XI Р.О.Э. сроком на 30 суток, считая срок с дня заключения». Но 20 июня на Соловки в составе комиссии ОГПУ прибыл М. Горький, и всех заключённых из карцеров выпустили. Осоргин Г.М. был также освобожден, но переведен на работы в VI отделение СЛОН – на о. Анзер , где и находился до приезда его жены Александры на личные свидания.

  В августе 1929 г. по Соловецким лагерям было развернуто громкое внутренне Дело № 747/1 – Дело о предотвращении попытки массового побега заключенных. Сотрудниками Информационно-Следственного отдела СЛОН ОГПУ была разработана секретная операция для благополучного отчета перед Москвой о борьбе с побегами. Операция была начата 31 августа 1929 г. на основании «информационного материала по агентурному делу № 1 о подготовляющемся групповом вооруженном побеге… приступить к следственному производству». Сотрудником Информационно-Следственной части по обслуживанию СЛОН ОГПУ Залдат И.П. этим же числом было подписано Постановление по Следделу № 747: «принять настоящее дело к производству и приступить к ведению предварительного следствия». В следующем Постановлении от 11 сентября 1929 г. содержалось: «На основании материалов следдела № 747 выявлено, что весной 1929 г. в I-м, а ныне IV-м Отделении СЛОН образовалась организация, целью которой разоружение Отряда Охраны, захват оружия и складов, радио, Воздухолинии, пароходов и с заключенными по к-р статьям переправиться на материк и пробраться в Финляндию и Китай, начать борьбу с СССР;…Привлечь по следделу № 747в качестве обвиняемых указанных выше заключенных, предъявив таковым обвинение по ст. 58 п.11 о чем объявить им под расписку». В списке Постановления перечислено сорок три заключённых, Осоргин Георгий в нём отсутствует. В этот период он находился на о. Анзере. Шёл сентябрь 1929 г. Операция по «предотвращению побега» набирала обороты, шли аресты по всем лагерным пунктам, включая материковые командировки. А Георгий ожидал второго приезда своей жены. Она приехала на последнее свидание с Георгием – ей дали разрешение на две недели – до 13 октября. Этот приезд был особенным – они вместе отмечали 36-летие Георгия. Александра Михайловна впоследствии вспоминала этот приезд многие годы: «… те дни были для них обоих самыми счастливыми за все время их недолгой супружеской жизни. … Они мечтали: с ареста Георгия прошло четыре года, значит, через шесть лет его отпустят, … отправят куда-то в ссылку, там они заживут вместе и будут счастливы».

  Операция, разработанная в недрах руководства Соловецких лагерей, решала не столько вопросы отчётности, сколько вопросы «чистки» состава заключённых. Арестам и дальнейшим репрессиям в первую очередь подлежали те категории заключённых, которые являлись «балластом» для лагеря в новой экономической обстановке: маломощные и слабосильные заключенные, а также – регулярные «отказники» от работ – злостный уголовный элемент. Арестам подверглись и заключённые – бывшие офицеры Царской и Белых армий – как особо-опасные контрреволюционные элементы и заключённые, руками которых была осуществлена эта операция – «стукачи»-провокаторы. Каждый день формировались всё новые и новые списки на аресты. А Георгий и Александра, не ожидая нависшей над ними опасности, дорожили каждым днём своих встреч-свиданий.

  Александра Михайловна Осоргина покинула остров 13 октября, а уже 14 октября Георгий был арестован и допрошен. В Протоколе допроса, который вёл начальник Информационно-Следственного отдела УСЛОН Феонов П.И. в разделе «По существу дела» со слов Осоргина записано: «Примерно в июле месяце с/года в столовой Кремля я встретился с заключенным Петрашко Степаном Осиповичем, который рассказал мне, что в самое ближайшее время в Соловках предстоит выступление организованной при значительном количестве группы заключенных,… целью обезоружение охраны, захвата пароходов и ухода на них за границу…на мое высказанное сомнение в нужности или просто невозможности проведения такого плана в исполнение Петрашко стал доказывать мне реальность плана и он же предложил принять участие в организации, на что я ответа не дал. ... при вторичной встрече с Петрашко на спортплощадке, в комнате инструктора физкультуры заключ. Грабовского и в его присутствии, я дал согласие на участие в организации и в это же время получил задание от Петрашко поговорить с известными мне на Соловках надежными людьми… мне будет поручена роль помощника руководителя группы, которая должна будет уничтожить радио и телефонную связь в Соловках». В показаниях Осоргина фигурировали имена Петрашко С.И., Сиверса А.А., Ахмед-Бек-Мухамед-Бек-Оглы, Олейникова В.В. При этом, в протоколе со слов Осоргина Г.М. была записана следующая информация: «для чего я по поручению Петрашко ходил несколько раз в помещение телефонного коммутатора, осматривал главные линии здания управления и два раза обходил радиостанции, где выяснил, что охрана… не представит больших затруднений к захвату радиостанции, телефонный коммутатор специальной охраны не имеет совершенно. Все это я передал Петрашко. Из двух привлеченных в организацию, могу указать на 2-х своих товарищей – Сиверс Александр Александрович и Ахмед-Бек-Мухамед-Бек-Оглы…». Насколько правдоподобны эти показания и в какой мере соответствуют действительности – неизвестно, как «выбивались» эти показания на период ведения следствия – можно лишь догадываться, но Георгий Осоргин до приезда жены находился на о. Анзер , а с 1 по 13 октября – проживал с Александрой. Поэтому вызывает сомнение правдоподобность его показаний по сбору информации, тем более, что Олейников В.В. был арестован на основании Постановления еще 11 сентября 1929 г. , а Петрашко С.И. был арестован на основании Постановления 24 сентября 1929 г. .

  Г.М. Осоргин был в числе последних арестованных «участников» этого заговора. 15 октября 1929 г. операция была свернута. В результате было составлено Заключительное Постановление – 16 страниц текста формата А3. В нем были представлены детальные описания всех действий участников «заговора», полученные в период ведения следствия. При этом в Постановлении оговорено: «Роль в организации каждого из обвиняемых по сему делу и степень виновности устанавливается, путем собственного признания и путем показания других обвиняемых, согласно изложенного ниже». Георгий Осоргин в этих материалах фигурирует только в показаниях двух заключённых – Сиверса А.А. и Ахмед-Бек-Мухамед-Бек-Оглы, а в показаниях Петрашко С.И. и Олейникова В.В. он не значится. Но в тексте о самом Георгии Осоргине сказано: «…признал себя виновным…».

  Постановление завершается текстом:

  «На основании вышеизложенного:

  ПОЛАГАЛ – БЫ: Настоящее следственное дело за № - 747/1 представить на рассмотрение Коллегии ОГПУ, для вынесения приговора во внесудебном порядке».

  Этот документ, подписанный начальником ИСО УСЛОН ОГПУ Феоновым П.И. и начальником УСЛОН ОГПУ Ногтевым А.П., был отправлен на утверждение в Москву. Там он был подписан Начальником III-го Отделения Спецотдела при ОГПУ Эйхмансом Ф.И. и членом Коллегии ОГПУ и начальником Спецотдела при ОГПУ Бокия Г.И. В выписке из протокола заседания КООГПУ (судебного) от 24 октября 1929 г. значится:

  «СЛУШАЛИ: п.8 Дело № 85245 по обвин. заключенных Соловецкого концлагеря ПОКРОВСКОГО Сергея Николаевича, ЧЕХОВСКОГО Вадима Карловича и др. в числе 44-х чел. по 85/11 ст.УК. ДЯГИЛЕВА Валентина Павловича и др. в числе 7-ми чел. по 58/12 ст. УК. Всего по делу проходит 51 человек. (Дело рассматр. в пор.постан. През. ЦИК от 9/6-27 г.)

  ПОСТАНОВИЛИ: …2) ЧЕХОВСКОГО Вадима Карловича, 3) ОСОРГИНА Георгия Михайловича, 4) ПЕТРАШКО Степана Иосифовича, …11) ОЛЕЙНИКОВА Василия Васильевича, …28) АХМЕД-БЕК-МУХАМЕД-БЕК-ОГЛЫ, …32) СИВЕРС Александра Александровича, … Р а с с т р е л я т ь. …50) ЧАШКИНА Андрея Ивановича, 51) БОГАТЫРЬ Ивана Ильича – приговорить к ВЫСШЕЙ МЕРЕ НАКАЗАНИЯ С ЗАМЕНОЙ ЗАКЛЮЧЕНИЕМ В КОНЦЛАГЕРЬ, сроком на ДЕСЯТЬ лет. Дело сдать в архив».

  С самого начала вся операция носила фальшивый характер, т.к. администрация лагеря через своих информаторов – «стукачей» распространяла разговоры и пыталась выяснить ответную реакцию и настроенность на массовый побег заключенных. Через сеть таких информаторов формировались фальшивые списки групп заговорщиков, выявлялись «сторонники» побега, создавались «инициаторы», «организаторы» и «руководители»; назначались встречи и разрабатывались «планы» и «методы» побега. С окончанием операции вся ответственность за приговор легла на представителей Коллегии ОГПУ во главе с Г.И. Бокия и Ф.И. Эйхмансом. Из архивных документов Дела № 747/1 следует, что в период следствия арестовано было более двухсот человек, под приговор попало – 51. Приговор в отношении 36 заключённых, осужденных к ВМН, был приведен в исполнение 29 октября 1929 г. на Соловках. В соответствии с этим же приговором 15-ти заключённым ВМН была заменена 10-ю годами увеличением срока заключения. В числе расстрелянных ночью 29 октября был Осоргин Георгий Михайлович.

  Олег Волков в своей книге «Погружение во тьму» так описал своё состояние, когда прибыл на второй срок заключения на Соловки и узнал об этих событиях:

  «…В один из предзимних дней я вместе с большой партией был наряжен на рытье могил. Несколько дней подряд мы копали у южной стены монастыря огромные ямы... Один из возчиков, с которым я поделился щепотью махорки, указал мне на возвышавшуюся невдалеке, под самой оградой, порядочную земляную насыпь: под ней – останки заключенных, убитых здесь в октябре двадцать девятого года...

  Так впервые я услышал подтверждение смутным слухам о массовых расстрелах на Соловках. О них просочились сведения за границу, догадывались по внезапно оборвавшейся переписке родные и близкие погибших. Но широко по стране не знали. А если бы и знали, эта расправа, при всей ее бесчеловечности, не могла в те годы произвести особого впечатления: казни шли повсеместно, газетные сообщения «приговор приведен в исполнение" успели примелькаться... Это известие меня потрясло. Было страшно узнать, что нет более Георгия, наших общих друзей – всех, кого я надеялся здесь встретить. От меня в трех шагах рыхло лежали поросшие травой комья земли – на этом месте палачи-добровольцы сталкивали застреленных в наспех вырытую траншею, неистовствовали, добивали раненых…Лишь спустя много лет я узнал достоверные подробности гибели Осоргина, Сиверса, других знакомых, сотен Соловецких узников. …Не умерли – а убиты, казнены. Истреблены».

  Дмитрий Сергеевич Лихачев , переживший эти события, будучи в заключении на Соловках, в своих воспоминаниях выдвигает достаточно правдоподобную версию ареста и гибели Георгия Осоргина, как одного из «заговорщиков»: «…инициатива ареста Георгия Михайловича принадлежала островному начальству – именно они его ненавидели, их раздражала независимость, бодрость, несломленность».

  Только через год, в конце 1930 г. семейство Осоргиных узнало от Е.П. Пешковой о смерти Георгия. «Отпевали Осоргина Г.М. в московской церкви Иконы Ржевской Богоматери (которую снесли вскоре после этого). Лина и Осоргины стояли с каменными лицами. Вел службу широко уважаемый священник Михаил Шик». Именно в это время, узнав о гибели мужа, Александра Михайловна в письме своему троюродному брату пишет: «…Узнав всю правду от Пешковой , тогда же я ей сказала, что прошу нам помочь уехать (за границу), чтобы дети не стали пионерами…». В 1931 г., при ходатайстве Е.П. Пешковой , семейство Осоргиных смогло уехать во Францию. На вилле Трубецких и Хрептович-Бутеневых в Кламаре (пригороды Парижа) поселились Осоргины – Михаил Михайлович с женой Лизой, его дочери Тоня, Мария, Ульяна с пятью детьми, жена Георгия – Александра Михайловна с двумя детьми.

  Только в 1989 г. 16 августа Президиум Архангельского областного суда, рассмотрев Дело № 4-49с в присутствии прокурора области, вынес Постановление:

  «…Президиум установил:

  Постановлением коллегии ОГПУ от 24 октября 1929 года осуждены 51 человек заключенных Соловецких лагерей особого назначения, из них 44 человека – по ст.58-11 УК РСФСР и 7 человек – по ст.58-12 УК РСФСР; в том числе приговорены к расстрелу…

  …Изложенное свидетельствует, что обвинение всем репрессированным по делу лицам было предъявлено необоснованно, при отсутствии в их действиях признаков состава преступления. На основании вышеизложенного, руководствуясь ст.378 УПК РСФСР, президиум Архангельского областного суда

  ПОСТАНОВИЛ:

  Покровского Сергея Никодимовича, Чеховского Вадима Карловича, Осоргина Георгия Михайловича, Петрашко… и дело производством прекратить за отсутствием в их действиях состава преступления».

  Постановление от 16 августа 1989 г. – это юридически основополагающий документ о реабилитации всех, кто был арестован, осужден и репрессирован в 1929 г. на основании Дела № 747/1. Реабилитированы те, кто официально фигурировал в Заключительном Постановление и попал под приговор Коллегии ОГПУ. Реабилитированы одним списком и те, кто невинно пострадал как особо-опасный и контрреволюционный элемент, и те, чьими руками была проведена эта операция – провокаторы-«стукачи». События тех лет для нас во многом останутся малоизвестными, а реабилитация никогда не затронет тех, кто был репрессирован в эту операцию, но не был внесен в последние документы дела, а был «списан» под смертность тифозной эпидемии, разгоравшейся осенью 1929 г.

  Георгий Михайлович Осоргин – личность неоднозначная и где-то противоречивая. В нем сочетались глубокая религиозность и мальчишеская строптивость, по-военному офицерские храбрость и самоотверженность, душевная одухотворенность и детская наивность, огромная работоспособность при слабом здоровье и величие внутренней силы духа. Георгий Осоргин был ярким представителем дворянства и офицерства той эпохи, которая была растерзана, растоптана и уничтожена большевизмом, но сохранится навсегда в памяти потомков.

  Бочкарёва О.В. Осоргин Георгий Михайлович. СоловкиЭнциклопедия. www.сайт. 23.06.2017.

  1. ЦА ФСБ РФ. Д. 40940, л. 44, 44об.
  2. Там же. Л. 36
  3. Там же. Л. 52
  4. Там же. Л. 144
  5. Там же. Л. 180
  6. Там же. Л. 177, 177 об.
  7. Там же. Л. 186
  8. Шмеман С. Эхо родной земли. М. 2005. Стр. 244
  9. Там же. Стр.244.
  10. Там же. Стр.242.
  11. ЦА ФСБ РФ. Д. 41011, л.4, 4об.
  12. Шмеман С. Эхо родной земли. М. 2005. Стр. 245
  13. ЦА ФСБ РФ. Д. 41011, л.10, 10об.
  14. Там же. Л. 5об.
  15. Там же. Л. 10, 10об.
  16. Там же. Л. 18, 18об., 19, 19об.
  17. Там же. Л.20, 21об
  18. Там же. Л. 71об.
  19. Там же. Л. 73 об.
  20. Там же. Л. 74
  21. Там же. Л. 74об.
  22. Там же. Л. 78а, 81
  23. Там же. Л. 96
  24. Там же. Л. 19, 20, 22
  25. Волков О.В. Погружение во тьму. М. 2002. Стр. 42, 43
  26. Там же. Стр.56
  27. Шмеман С. Эхо родной земли. М. 2005. Стр. 247, 248, 250
  28. Волков О.В. Погружение во тьму. М. 2002. Стр. 56
  29. Там же. Стр. 76
  30. Там же. Стр. 56
  31. Там же. Стр. 91, 92-93
  32. Там же. Стр.117
  33. ЦА ФСБ РФ. Д. 41011, л. 24
  34. Лихачев Д.С. Воспоминания. СПб. 1995. Стр. 261
  35. Там же. Стр. 262
  36. Там же. Стр. 226
  37. Шмеман С. Эхо родной земли. М. 2005. Стр. 253
  38. РУ ФСБ АО. Д. 747/1, л. 9
  39. Там же. Л. 25, 85
  40. Там же. Л. 84
  41. Шмеман С. Эхо родной земли. М. 2005. Стр. 253
  42. РУ ФСБ АО. Д. 747/1, л. 158, 158об., 159, 159об
  43. Там же. Л. 159об
  44. Там же. Л. л.84
  45. Там же. Л. л.211
  46. Там же. Л. л.369
  47. Там же. Л. л.370об.
  48. Там же. Л. л.375
  49. Там же. Л. л.375
  50. Там же. Л. л.376
  51. Волков О.В. Погружение во тьму. М. 2002. Стр.180-181
  52. Лихачев Д.С. Воспоминания. СПб. 1995. Стр. 262
  53. Шмеман С. Эхо родной земли. М. 2005. Стр. 255, 256
  54. Там же. Стр. 256
  55. РУ ФСБ АО. Д. 747/1, л.495, 500, 503

  Михаил Андреевич Осоргин (Ильин) принадлежал к числу известных русских мыслителей, выдворенных в 1922 году большевиками в эмиграцию. За «Философским пароходом» стояло желание новых властей выглядеть гуманно в глазах Европы и одновременно избавиться от ярких свободолюбивых личностей.

  Пассажирами «философского парохода» стали ученые, философы и писатели, долго считавшиеся потерянным цветом нации. Однако в 2017-м патриарх Русской Православной Церкви Кирилл назвал русскую интеллигенцию виновной «в страшных преступлениях против веры, против Бога, против своего народа, против своей страны».

  «Ленин – преступник, интеллигенция виновна… Кругом война компроматов, кругом сомнения». И в этой ситуации нелишне прикоснуться к личности Осоргина, к его творчеству и деятельности, акцентируя внимание на интересных фактах и данных.

  

  Первый псевдоним

  Очарование рекой Камой, гимназическое вольнодумство и запрещенная страсть к бильярду, увлечение поэзией и литературой, обожание Гончарова и Белинского не могли закончиться просто так в юношеские годы для Ильина. Обычная история для молодого образованного русского человека конца ХIХ века, — он стремится стать писателем. Первые публикации случаются в родной Перми. Модное увлечение псевдонимами не обходит стороной юного писателя, первый печатный рассказ «Отец» он подписывает псевдонимом «Пермяк».

  От Ильина к Осоргину

  Два раза в детстве отец привозил Михаила в Уфу. Там он знакомится с родней и бабушкой Надеждой Львовной Ильиной. Увлекательные повествования бабушки о прадеде Федоре Васильевиче Осоргине, обладателе огромных земель, явно повлияли на дальнейшую судьбу первого псевдонима писателя. Ильин впоследствии в литературе становится Осоргиным.

  

  Путь в Европу

  В 1897 году Михаил Осоргин становится студентом юридического факультета Московского университета. До 1902 года он успевает поучаствовать в студенческих волнениях и пережить годовую высылку из Москвы, получить серьезный журналистский опыт и высшее образование.

  Брожение умов в России не обходит Осоргина стороной. Сын столбовых дворян, блестяще образованный юрист, делающий первые шаги на государственной службе, проникается идеями эсеров, становится участником революционных событий 1905 года и попадает в Таганскую тюрьму на полгода. В своей автобиографической книге «Времена» намного позже он пишет об этом периоде своей жизни как о сне, где в итоге, уткнувшись в непреодолимую стену, царапая ломающимися ногтями тюремные стены, приходится воскликнуть: «О, Боже! Ведь мы проповедовали любовь ко всем!»

  Первая эмиграция

  Выйдя из тюрьмы в 1906 году, Осоргин сразу же покидает Родину. Знание языков, владение переводами, журналистский и писательский опыты, умение и стремление работать не дают Михаилу Андреевичу, уехавшему из России без гроша в кармане, затеряться и пропасть в Европе.

  Десятилетний период пребывания в зарубежье стал для него периодом осмысления случившегося, публичного отречения от партии эсеров, принятия иудаизма и философии масонства. «Очерки современной Италии» (1913 год) и сотрудничество с редакцией Энциклопедии Граната становятся заметными в России и приносят Осоргину имя и славу тончайшей души.

  

  Вновь на Родине

  1916 год для Михаила Андреевича Осоргина становится в некоем роде переломным. Его не устраивает сотрудничество с «Русскими ведомостями». Он рвется в гущу событий на Родине и полулегально возвращается в Москву. Становится организатором Всероссийского Союза журналистов, а затем возглавляет эту организацию

  Февральская революция и Осоргин

  Февральскую революцию 1917 года Осоргин принимает восторженно. Много работает. Входит в комиссию по разработке архивов и политических дел, печатается в газетах и журналах, готовит к печати сборник очерков и рассказов, брошюру «Охранное отделение и его секреты».

  Писательский кооператив

  Вместе с низвержением строго цензорского надзора все в том же 1917-м у писателей случился некоторый период растерянности и опасности быть раздавленными жесткой сутью бытия. Осоргин в своем небольшом очерке «Книжная лавка писателей» с удовольствием рассказывает о своем участии в этом увлекательном, благодарном и спасительном для писателей коллективном деле от 1918 до 1922 года. Лавка помогала выжить начинающим литераторам и известнейшим писателям, она была культурным центром Москвы во все труднейшие годы войны и разрухи, она сдалась лишь от невыносимого налогового бремени времен нэпа.

  Эхо былого

  Книжную лавку писателей в Москве новые власти откровенно терпели. Терпели они деятельность Осоргина и во время непродолжительной работы в комиссии помощи голодающим. Независимые воззрения и былая причастность к партии эсеров через арест и освобождение по поручительству Нансена в конечном итоге обернулись для Михаила Андреевича «билетом на философский пароход».

  

  И вновь эмиграция

  Жизнь Осоргина во время второй эмиграции с 1923 года была крепко связана с Парижем. Здесь он женится в третий раз, здесь по-прежнему плодотворно работает до начала второй мировой войны. В 1928 году выходит в свет самое значительное произведение из его творчества «Сивцев Вражек».

  До 1934 года в печати неоднократно появляются исторические новеллы, в которых он непочтительно отзывается об императорской семье и высшем духовенстве русской православной церкви

  Последний приют в Шабри

  Масонская деятельность и страстное непринятие фашизма в последних произведениях – это еще две яркие черты неординарной деятельности великого русского писателя и журналиста Михаила Андреевича Осоргина. В его жизни сошлись воедино черное и белое, тонкое и страстное. Похоронен в 1942 году во французском городе Шабри, где проживал после бегства из Парижа оккупированного фашистами.

  Биография

  ОСОРГИН, МИХАИЛ АНДРЕЕВИЧ (наст. фамилия Ильин) (1878−1942), русский прозаик, журналист. Родился 7 (19) октября 1878 в Перми в семье потомственных столбовых дворян, прямых потомков Рюрика. Начал печататься в гимназические годы, с 1895 (в т.ч. рассказ Отец, 1896). В 1897 поступил на юридический факультет Московского университета, откуда в 1899 за участие в студенческих волнениях был сослан в Пермь под негласный надзор полиции. В 1900 восстановился в университете (окончил курс в 1902), вел в годы учебы рубрику «Московские письма» («Дневник москвича») в газете «Пермские губернские ведомости». Доверительной интонацией, мягкой и мудрой иронией в сочетании с меткой наблюдательностью отмечены и последующие рассказы Осоргина в жанре «физиологического очерка» (По наклонной плоскости. Из студенческой жизни, 1898; Арестантский вагон, 1899), романтической «фантазии» (Два мгновения. Новогодняя фантазия, 1898) и юмористические зарисовки (Письмо сынка к мамаше, 1901). Занимался адвокатурой, совместно с К. А. Ковальским, А. С. Буткевичем и др. основал в Москве издательство «Жизнь и правда», выпускавшее лубочную литературу. Здесь в 1904 вышли брошюры Осоргина Япония, Русские военачальники на Дальнем Востоке (биографии Е. И. Алексеева, А. Н. Куропаткина, С. О. Макарова и др.), Вознаграждение рабочих за несчастные случаи. Закон 2 июня 1903 года.

  В 1903 писатель женился на дочери известного народовольца А. К. Маликова (мемуарный очерк Осоргина Встречи. А. К. Маликов и В. Г. Короленко, 1933). В 1904 вступил в партию эсеров (был близок к ее «левому» крылу), в подпольной газете которых в 1905 опубликовал статью За что?, оправдывающую терроризм «борьбой за благо народа». В 1905 во время московского вооруженного восстания был арестован, из-за совпадения фамилий с одним из руководителей боевых дружин едва не казнен. Приговорен к ссылке, в мае 1906 временно освобожден под залог. Пребывание в Таганской тюрьме отразилось в Картинках тюремной жизни. Из дневника 1906 г., 1907; участие в эсеровском движении - в очерках Николай Иванович, 1923, где, в частности, упоминалось и об участии В. И. Ленина в диспуте на квартире Осоргина; Венок памяти малых, 1924; Девятьсот пятый год. К юбилею, 1930; а также в рассказе Террорист, 1929, и имеющей документальную основу дилогии Свидетель истории, 1932, и Книга о концах, 1935.

  Уже в 1906 Осоргин пишет о том, что «трудно отличить революционера от хулигана», и в 1907 нелегально уезжает в Италию, откуда посылает в русскую прессу корреспонденции (часть вошла в кн. Очерки современной Италии, 1913), рассказы, стихи и детские сказки, часть которых вошла в кн. Сказки и несказки (1918). С 1908 постоянно сотрудничает в газете «Русские ведомости» и журнале «Вестник Европы», где опубликовал рассказы Эмигрант (1910), Моя дочь (1911), Призраки (1913) и др. Около 1914 вступил в масонское братство Великой ложи Италии. В те же годы, изучив итальянский язык, пристально следил за новостями итальянской культуры (статьи о творчестве Г. Д"Аннунцио, А. Фогаццаро, Дж. Паскали и др., о «разрушителях культуры» - итальянских футуристах в литературе и живописи), стал крупнейшим специалистом по Италии и одним из самых видных русских журналистов, выработал специфический жанр беллетризованного эссе, с конца 1910-х годов нередко пронизанного характерной для манеры писателя лирической иронией. В июле 1916 полулегально вернулся в Россию. В августе в «Русских ведомостях» была опубликована его ст. Дым отечества, вызвавшая гнев «патриотов» такими сентенциями: «…очень хочется взять российского человека за плечи… тряхнуть и прибавить: „А и горазд же ты спать даже и под пушку!“. Продолжая работать разъездным корреспондентом, выступил с циклами очерков По Родине (1916) и По тихому фронту (1917).

  Февральскую революцию принял сначала восторженно, затем - настороженно; весной 1917 в ст. Старая прокламация предупреждал об опасности большевизма и „нового самодержца“ - Владимира, опубликовал цикл беллетризованных очерков о „человеке из народа“ - „Аннушке“, выпустил брошюры Борцы за свободу (1917, о народовольцах), Про нынешнюю войну и про вечный мир» (2-е изд., 1917), в которой ратовал за войну до победного конца, Охранное отделение и его секреты (1917). После Октябрьской революции выступал против большевиков в оппозиционных газетах, призывал к всеобщей политической забастовке, в 1918 в ст. День скорби предсказал разгон большевиками Учредительного собрания. Укрепление большевистской власти побудило Осоргина призвать интеллигенцию заняться созидательным трудом, сам он стал одним из организаторов и первым председателем Союза журналистов, вице-председателем Московского отделения Всероссийского союза писателей (совместно с М. О. Гершензоном подготовил устав союза), а также создателем знаменитой Книжной лавки писателей, ставшей одним из важных центров общения литераторов и читателей и своеобразным автографическим («рукописным») издательством. Принимал активное участие в работе московского кружка «Студия Итальяна».

  В 1919 был арестован, освобожден по ходатайству Союза писателей и Ю. К. Балтрушайтиса. В 1921 работал в Комиссии помощи голодающим при ВЦИК (Помгол), был редактором издаваемого ею бюллетеня «Помощь»; в августе 1921 был арестован вместе с некоторыми членами комиссии; от смертной казни их спасло вмешательство Ф.Нансена. Зиму 1921−1922 провел в Казани, редактируя «Литературную газету», вернулся в Москву. Продолжал публиковать сказки для детей и рассказы, перевел (по просьбе Е.Б.Вахтангова) пьесу К. Гоцци Принцесса Турандот (изд. 1923), пьесы К.Гольдони. В 1918 сделал наброски большого романа о революции (опубликована глава Обезьяний городок). Осенью 1922 с группой оппозиционно настроенных представителей отечественной интеллигенции был выслан из СССР (очерк Как нас уехали. Юбилейное, 1932). Тоскуя по Родине, до 1937 сохранял советский паспорт. Жил в Берлине, выступал с лекциями в Италии, с 1923 - во Франции, где после женитьбы на дальней родственнице М. А. Бакунина вступил в наиболее спокойную и плодотворную полосу своей жизни.

  Мировую известность принес Осоргину начатый еще в России роман Сивцев Вражек (отд. изд. 1928), где в свободно скомпонованном ряде глав-новелл представлена спокойная, размеренная и духовно насыщенная жизнь в старинном центре Москвы профессора-орнитолога и его внучки, - типичное бытие прекраснодушной русской интеллигенции, которое сначала потрясает Первая мировая война, а затем взламывает революция. На произошедшее в России Осоргин стремится взглянуть с точки зрения «абстрактного», вневременного и даже внесоциального гуманизма, проводя постоянные параллели человеческого мира с животным. Констатация несколько ученического тяготения к толстовской традиции, упреки в «сырости», недостаточной организованности повествования, не говоря уже о явной его тенденциозности, не помешали огромному читательскому успеху Сивцева Вражка. Ясность и чистота письма, напряженность лирико-философской мысли, светлая ностальгическая тональность, продиктованная непреходящей и острой любовью к своему отечеству, живость и точность бытописания, воскрешающего аромат московского прошлого, обаяние главных героев - носителей безусловных нравствственных ценностей сообщают роману Осоргина прелесть и глубину высокохудожественного литературного свидетельства об одном из сложнейших периодов в истории России. Творческой удачей писателя стали также Повесть о сестре (отд. изд. 1931; впервые опубл. 1930 в журнале «Современные записки», как и многие другие эмигрантские произведения Осоргина), навеянная теплыми воспоминаниями о семье писателя и создающая «чеховский» образ чистой и цельной героини; посвященная памяти родителей книга мемуаров Вещи человека (1929), сб. Чудо на озере (1931). Мудрая простота, задушевность, ненавязчивый юмор, свойственные манере Осоргина, проявились и в его «старинных рассказах» (часть вошла в сб. Повесть о некоей девице, 1838). Обладая отменным литературным вкусом, Осоргин успешно выступал как литературный критик.

  Примечателен цикл романов на автобиографическом материале Свидетель истории (1932), Книга о концах (1935) и Вольный каменщик (1937). В первых двух дано художественное осмысление революционных умонастроений и событий в России начала века, не лишенное черт авантюрно-приключенческого повествования и приводящее к мысли о тупиковости жертвенно-идеалистического пути максималистов, а в третьем - жизни русских эмигрантов, связавших себя с масонством, одним из активных деятелей которого Осоргин был с начала 1930-х годов. Критика отмечала художественное новаторство Вольного каменщика, использование стилистики кинематографа (отчасти родственное поэтике европейского экспрессионизма) и газетных жанров (информационные вкрапления, фактуальная насыщенность, сенсационно-лозунговые «шапки» и т. п.).

  Отчетливо проявившийся в романе Сивцев Вражек пантеизм Осоргина нашел выражение и в цикле лирических очерков Происшествия зеленого мира (1938; первоначально публиковались в «Последних новостях» за подписью «Обыватель»), где пристальное внимание ко всему живому на земле сочетается с протестом против наступательной технотронной цивилизации. В русле такого же «оберегающего» восприятия создан и цикл, посвященный миру вещей, - собранной писателем богатейшей коллекции русских изданий Записки старого книгоеда (1928−1937), где в архаизированно-точной, правильной и красочной авторской речи выразился безошибочный слух прозаика на русское слово.

  Незадолго до войны Осоргин начал работу над мемуарами (Детство и Юность, обе 1938; Времена - опубл. 1955). В 1940 писатель перебрался из Парижа на юг Франции; в 1940-1942 публиковал в «Новом русском слове» (Нью-Йорк) корреспонденции Письма из Франции. Пессимизм, осознание бессмысленности не только физического, но и духовного противостояния злу отражены в книгах В тихом местечке Франции (изд. в 1946) и Письма о незначительном (изд. в 1952).

  Родился Осоргин (настоящая фамилия Ильин) 7 (19) октября 1878 года в Перми в дворянской потомственной семье, корни которой идут от Рюрика. Во время учебы в гимназии начал публиковать свои первые работы.

  В 1897 году стал учиться на юридическом факультете в Московском университете, через два года за поддержку студенческих протестов был отправлен домой под неформальным присмотром полиции. В 1900 году смог вернуться к университетской учебе и окончить образование в 1902 году. За студенческое время вел рубрику под названием«Московские письма» («Дневник москвича») в газете «Пермские губернские ведомости».

  Работал адвокатом, в Москве вместе с К. Ковальским и А. Буткевичем открыл издательство «Жизнь и правда», публиковавшее лубочную литературу. Здесь Осоргин в 1904 году выдал брошюры «Япония» , «Русские военачальники на Дальнем Востоке», где были представлены биографии Е. Алексеева, А. Куропаткина, С. Макарова и др., а также «Вознаграждение рабочих за несчастные случаи. Закон 2 июня 1903 года».

  В 1903 году женился на дочери А. Маликова, известного народовольца. Через год стал членом партии эсеров. Опубликовал в подпольном издании статью «За что?» (1905), в которой выступил сторонником терроризма. В этом же году было поднято вооруженное восстание в Москве, за участие в котором попал под арест и был близок к казни, оказавшись однофамильцем с одним из руководителей протеста. Находясь в Таганской тюрьме, пишет «Картинки тюремной жизни».

  Осоргина приговаривают к ссылке, но поздней весной 1906 года он освобождается под залог и уезжает в Италию. Пребывая за границей, продолжает публиковать в русской прессе свои стихотворения, рассказы и детские сказки. С 1908 года постоянно издается в журнале «Вестник Европы» и газете «Русские ведомости». Приблизительно с 1914 года становится членом масонского братства Великой ложи в Италии. Через два года полулегально смог приехать на родину. Работал разъездным журналистом и организовывал выступы со своими очерками «По Родине» (1916) и «По тихому фронту» (1917).

  В 1919 году вновь попадает под арест, но освобождается с помощью Союза писателей. В 1921 году работал при ВЦИК в Комиссии помощи голодающим и в редакции бюллетеня «Помощь». Осоргинаарестовывают в третий раз в конце лета 1921 года и отправлен в ссылку в Казань, где редактировал «Литературную газету», через год вернулся в Москву, но вновь был выслан из СССР.

  Михаил Андреевич Ильин (Осоргин -- псевдоним писателя с 1907 г.) родился 7 октября 1878 г. в Перми. Его воспоминания о детстве были светлыми, их он призывал в самые трудные минуты, они помогали жить. Не будем рассказывать здесь о родителях писателя, никто не сможет сделать этого так, как сам он -- не боявшийся открытости чувств, искавший и нашедший для отца и матери свои "лучшие слова". Автобиографические рассказы вошли в этот сборник, и читатель, к которому Осоргин прямо обращался в них: "Кто-то любящий, в кого я верю, чью ласковость чувствую, близкий ли, далекий ли, родной или незнакомый" {Осоргин Mux. Чудо на озере. Париж, 1931. С. 42.}, -- поймет, какими прекрасными людьми были они -- Андрей Федорович Ильин и Елена Александровна Савина.
  Навсегда остались с ним доброта близких людей и картины природы, целиком заполнявшие его мир в детские годы: "Мы, тутошние, рождались в просторе, ковшами пили воздух и никогда не считали себя ни царями, ни рабами природы, с которой жили в веками договоренной дружбе,-- писал Осоргин в предсмертной книге "Времена".-- Я радуюсь и горжусь, что родился в глубокой провинции, в деревянном доме, окруженном несчитанными десятинами, никогда не знавшими крепостного права, и что голубая кровь отцов окислилась во мне независимыми просторами, очистилась речной и родниковой водой, окрасилась заново в дыхании хвойных лесов и позволила мне во всех скитаниях остаться простым, срединным, провинциальным русским человеком, не извращенным ни сословным, ни расовым сознанием, сыном земли и братом любого двуногого" {Осоргин Mux. Времена. Париж, 1955. С. 11--12.}.
  О временах "гимназической тужурки и студенческой фуражки" Осоргин вспоминал с иронией. Насмешливо, хоть и не зло, рассказывал он о годах учения в пермской классической гимназии, которая давала лишь "одно преимущество: полное сознание, <...> что <...> каждый, не желающий остаться неучем, должен учиться сам" {Осоргин Mux. Времена. Париж, 1955. С. 43.}. Мальчик рано полюбил книги, рано пришло время поисков самостоятельной мысли, рано появилось желание писать. Он был гимназистом седьмого класса, когда газета "Пермские губернские ведомости" опубликовала его первую статью, а "Журнал для всех" под псевдонимом М. Пермяк -- первую беллетристическую вещь, рассказ "Отец". "В этом рассказе <...>, -- вспоминал Осоргин о своих первых, еще наивных литературных опытах,-- молодая девушка упала в воду и утонула, а ее отец сошел с ума и бегал с дикими возгласами по полям и лесам. В следующем рассказе предстояло матери зарубить топором своего грудного ребенка, а самой повеситься. <...> Началось!" {Там же. С. 67.}
  В 1897г. Михаил Андреевич поступил на юридический факультет Московского университета. С большой теплотой писал он позже о первых московских впечатлениях ("Душа с ней сразу сроднилась, в Москве всякий находит родное..." {Осоргин Mux. Благословенные дни//Русская земля/Под ред. А. Черного. Париж, 1928. С. 32.}), и о полунищей жизни в студенческом квартале в районе Бронных улиц, и об университетских лекциях, где "учили быть людьми, а но стряпчими и аптекарями" {Осоргин Mux. Посолонь//Памяти русского студенчества. Париж, 1934. С. 15.}.
  В студенческие годы началась постоянная журналистская работа, много писал для уральских газет, стал не только постоянным корреспондентом "Пермских губернских ведомостей", но и редактировал их, когда возвращался домой. Не оставался в стороне в дни студенческих волнений -- был выслан на год в Пермь.
  После окончания университета в 1902 г. началась адвокатская работа в Москве. Михаил Андреевич получил звание помощника присяжного поверенного Московской судебной палаты, присяжного стряпчего при коммерческом, опекуна при сиротском судах, был юрисконсультом Общества купеческих приказчиков, членом Общества попечительства о бедных. Работа была "не доходной, но веселой" -- "куча малюсеньких дел, десятирублевых доходов, толстый с вензелем портфель"; "имею небольшие усы, фрак, жену, пишущую машинку, штемпеля: "копировано", "с совершенным почтением". Написал книжку "О вознаграждении рабочих за несчастные случаи" {Осоргин Mux. "Николай Иванович"//На чужой стороне. Берлин; Прага, 1923. No 3. С. 88.}. Такова была внешняя сторона его жизни до ареста в декабре 1905 г.
  Но было и другое, скрытое от посторонних глаз.
  Героиня романа Осоргина "Свидетель истории" Наталья Калымова приняла внезапное, казалось бы, решение: "С сильными духом -- против сильных оружием!" {Осоргин Mux. Свидетель истории. Париж, 1932. С. 231.} Она ушла из дома "в ряды тех, кого одни называли преступниками, другие -- святыми" {Там же. С. 31.}, тех, кто шел убивать и умирать "во славу миража". Автор романа принадлежал к этому же поколению людей, молодость которых совпала с днями революции. Как и его героиню, Осоргина увлекла красота неравной борьбы. "Безрассудные -- любили мы их за безрассудство" {Осоргин Mux. Венок памяти малых//На чужой стороне. 1924. No 6. С. 101.}, -- писал он о погибших товарищах.
  О своей революционной деятельности Осоргин рассказывал скромно: был "незначащей пешкой, рядовым взволнованным интеллигентом, больше зрителем, чем участником"; "больше, чем я сам, деятельное участие в революции пятого года принимала моя квартира" {Осоргин Mux. Девятьсот пятый год (к юбилею)//Современные записки. Париж, 1930. No 44. С. 268, 294.}. "Одним боком я примыкал к партии, но был в ее колеснице спицей самой маленькой,-- с юмором вспоминал он,-- больше писал и редактировал разные воззвания ("Сорок лет прошло с тех пор, как даровали крестьянам волю,-- и что же мы видим?.. Самодержавные палачи... Но уже близок час... Долой насильников..."). Шрифт моей пишущей машинки был забит воском: для ротатора работала. Забегали юноши и приносили свои прокламации для редакторских поправок ("Мы, ученики старших классов... царящий произвол и деспотизм... забивая мозги... долой" -- "Мы, фармацевты, как часть трудового народа... долой"). Служила моя квартира также для партийных рефератов, и в ней свои первые доклады читали "Непобедимый" (Н. Д. А.), "Жорес" (И. И. Ф.) и другие. Бороться с ними приходили яростные эсдеки и эсдечки ("Предыдущий оратор, со свойственным ему красноречивым легкомыслием... мелкобуржуазное мышление..."). Помнится, и тов. Ленин, под кличкой Вл. Ильин, оказал честь моей квартире..." {Осоргин Mux. Николай Иванович//На чужой стороне. 1923. No 3. С. 91. Н. Д. А. -- Николай Дмитриевич Авксентьев; И. И. Ф. -- Илья Исидорович Фондаминский.}.
  Не только многолюдные собрания проходили в квартире начинающего адвоката, позже она стала местом заседаний Московского комитета партии социалистов-революционеров, была и явкой, и местом ночлега, и "временным пристанищем" оружия и "конфетных коробочек с бомбами". Впрочем, "деятельное участие в революции" принимала не только квартира, но и дача Михаила Андреевича, где хранились "тюки отпечатанных на ротаторе воззваний и агитационных листков": "Приезжал я "из суда" с полпудовым портфелем, а в нем -- чистенький, блестящий типографский шрифт, прямо из словолитни, сложенный в плитки, но не брезговал и подержанным -- типографщики доставляли. Набралось шрифта семь пудов" {Осоргин Mux. Николай Иванович//На чужой стороне. 1923. No 3. С. 92.}. Несколько месяцев скрывался у Осоргина бежавший из Сибири "Николай Иванович" (Петр Андреевич Куликовский), организатор крупных террористических актов, вместе с Каляевым и Савинковым участвовавший в покушении на великого князя Сергея Александровича, позже убивший московского градоначальника Шувалова.
  Когда обострились противоречия в партии эсеров и из их среды стало выделяться крыло максималистов, Осоргин оказался в оппозиции к "партийному генералитету". Он не любил "партийных дрязг", у него бывали разные люди -- и из центра, и из оппозиции, и вожди, и рядовые революции 1905 г. Среди них были и люди страшные, способные убивать не задумываясь, и идеалисты, которые,-- в этом был ужас их положения,-- не находили "иной красоты подвига, как "принесение себя в жертву благу народа" путем убийства и, одновременно, самоубийства" {Осоргин Mux. "Неизвестный по прозвищу Вернер"//На чужой стороне. 1924. No 4. С. 202.}. Таким был и Петр Куликовский, и Владимир Мазурин, казненный в 1906 г. Он мечтал быть учителем, но стал максималистом, участником безумных террористических актов, организатором экспроприации Кредитного общества (на эти деньги подкармливали "политиков" в тюрьмах, в том числе и в Таганской, где в это время в одиночке сидел Осоргин). Таким был и Всеволод Лебединцев (Кальвино), "отзывчивый, пылкий, альтруист" {Там же.}, участвовавший в покушении на министра Щегловитова, выданный Евно Азефом и тоже казненный. "Какая путаница для историков -- какой материал для романистов!" {Осоргин Mux. Девятьсот пятый год//Современные записки. 1930. No 44. С. 299.} -- писал Осоргин. Позже, сначала в воспоминаниях, написанных в начале 1920-х годов, а затем в дилогии (в романах "Свидетель истории" и "Книга о концах") он пытался разобраться в происшедшем, показать трагическую противоречивость жизни людей, с которыми его свела судьба в годы первой русской революции.
  В тюрьме, где Осоргин провел полгода, ожидая смертного приговора, он сохранял бодрость духа, был старостой на этаже, старался работать -- перевел с французского книгу Э. Доллеанса "Роберт Оуэн" {Книга была издана в Москве в 1906 г.}, читал, писал дневник, позже опубликованный. В мае 1906 г. чудом оказался на свободе -- следователь выпустил под залог, не снесясь с жандармерией, уже приговорившей Осоргина к пятилетней ссылке; бежал в Финляндию, где тоже было небезопасно, поэтому и пришлось отправиться в дальний путь -- через Хельсинки в Италию. Надеялся, что вернется через месяц, оказалось -- через десять лет.

  Осоргин поселился в местечке Сори близ Генуи, там на вилле "Мария" возникла эмигрантская коммуна. "Великая красота Средиземного моря -- жидкая лазурь в малахитовой оправе, с оторочкой жемчужной пены... -- вспоминал он. -- А мы занимались статистикой безлошадных, Лавровым, Михайловским и параллелями между православием и социал-демократией" {Осоргин Mux. Венок памяти малых//На чужой стороне. 1924. No 6. С. 193.}.
  Просуществовав около двух лет, коммуна распалась. Осоргин отошел от эмигрантских кругов, опять,-- как это было в его жизни не раз,-- оказался в оппозиции. Е. А. Ляцкий писал об Осоргине Горькому 7 октября 1912 г.: "В эмигрантской среде против него существует какое-то предубеждение" {Литературное наследство. Т. 95. С. 505.}. Неприязнь была, и взаимная. О русских эмигрантах в Италии Осоргин писал не раз, даже в книге "Очерки современной Италии", посвященной совсем другим темам, не удержался от иронии, говоря о любви русских "водить компанию" при "полном неумении организоваться на началах терпимости" {Осоргин Mux. Очерки современной Италии. М., 1913. С. 20--21}. "Какая жалкая картина! <...> Инциденты, оппозиции, контроппозиции, товарищеские суды, товарищеские сплетни, протоколы о нравственности, разоблачение предателей. <...> Гнилье, гнилье, гнилой воздух, ужасная зараза! <...> Кто выше залетел там, тот тем ниже упал здесь. <...> За границей я держусь подальше от них" {Осоргин Mux. Призраки: Три повести. М., 1917. С. 18.}, -- такова была жесткая характеристика, данная Осоргиным русской эмигрантской среде, которую он даже сравнивал с тюремной. В "Книге о концах" (1935) он остался верен этой оценке, утратившей в романе свою прямолинейную резкость, но оставшейся такой же горькой.
  Италия для Осоргина была не музеем, а стала,-- и это отличало его от многих русских эмигрантов, замкнувшихся в узкие кружки, -- живой и близкой. В рабочем квартале Рима он вел общую с окружающими его людьми жизнь. В 1916 г., прощаясь с Италией, Осоргин писал: "Даже если забудется небо Италии, ее моря и пляжи -- останется благодарная память о простых, добрых, бескорыстных и признательных людях, которых я встречал всюду <...> И откуда они брали эту приветливость и тонкость общения, эту внимательность подхода к чужому и не всегда понятному им душевному надрыву?" {Осоргин Mux. Там, где был счастлив: Рассказы. Париж, 1928. С. 24.}
  Постоянный корреспондент газеты "Русские ведомости", Осоргин из номера в номер вел летопись жизни Италии. Рассказывая о больших и малых событиях в стране, он опубликовал более четырехсот статей и фельетонов. Наиболее значительными он считал серии статей о громких судебных процессах, итало-турецкой войне, славянских землях, Балканской войне 1912 г., о современной итальянской литературе {См.: Осоргин Mux. Автобиография // Русские ведомости. 1863--1913: Сборник статей. М., 1913. С. 129.}. Много сотрудничал он в журнале "Вестник Европы", написал книгу "Очерки современной Италии", главы об Италии для "Истории нашего времени", издаваемой братьями Гранат. Осоргин занимался организацией экскурсий для народных учителей (более трех тысяч их посетило в те годы Италию). Он и сам много путешествовал ("Города Италии были моими комнатами: Рим -- рабочим кабинетом, Флоренция -- библиотекой, Венеция -- гостиной, Неаполь -- террасой, с которой открывался такой прекрасный вид" {Осоргин Mux. Времена. Париж, 1955. С. 119.}), без паспорта и виз объездил всю Европу, дважды был на Балканах.
  Одна из книг Осоргина называется "Там, где был счастлив". В ней немало страниц, посвященных итальянским впечатлениям. В Италии прошла молодость, но тогда он был уверен, что главное в жизни еще впереди. Позже, в холодной и голодной Москве, вспоминая солнечную Италию, он все же называл ее "голубой тюрьмой" {Осоргин Mux. Из маленького домика. Москва, 1917--1919. <Рига>, 1921. С. 22.}.
  Постоянность его мысли, "устремленной на северо-восток" {Осоргин Mux. Итальянское письмо//Воля России. Прага, 1923. No 15. С. 45.} -- в Россию, отразилась в резкой полемике с М. Горьким (они познакомились еще в России в связи с работой в Обществе попечительства о бедных). В 1913 г. Осоргин работал над статьей об отношении русских эмигрантов к амнистии, которая должна была последовать в результате династических торжеств, посвященных трехсотлетию дома Романовых (сам он под эту амнистию не подпал). На Капри Осоргин встретился с Горьким, который тему "тоски по родине" сразу отклонил, сказав, что этой тоски не понимает и не признает в русских. "Он приводил мне в доказательство духоборов и своих земляков <...>, сделавшихся подлинными французами и говоривших: "А ну ее, вашу Россию!" {Осоргин М. А. Русские эмигранты и "римский съезд"//Вестник Европы. 1913. No 7. С. 298.} Горький просил не упоминать о нем в статье, говоря о своем желании "остаться в тени" {Письмо М. Горького к Осоргину от 3--16 марта 1913г.//Архив М. Горького (Москва).}. Последовало грустное письмо Осоргина, который пытался разрешить свои сомнения: "Вы не только меня не убедили, но, думается мне, не сможете убедить и самого себя. <...> У нас в России многого боятся: например -- слова "патриот". <...> Почему же Вы сомневаетесь в естественности самой типичной и резко выраженной "тоски по родине" русского эмигранта, вырванного притом из родной почвы насильственно? <...> В том, что Вы ее понимаете,-- я не сомневаюсь. <...> Наш космополитизм есть лишь красивая форма нашей страдающей гордости и нашей неоткровенности даже с самими собой" {Письмо Осоргина к Горькому от 18 марта 1913 г.//Архив М. Горького.}. Горький ответил "суровой и лаконичной нотацией" {Письмо Осоргина к Горькому от 25 марта 1913 г.//Архив М. Горького.}, он вновь повторил мысль "об отсутствии у русских чувства родины": "Русскую же "тоску по родине" я рассматриваю как тоску по привычному месту, где жить проще, удобней, где можно жить с наименьшей ответственностью перед людьми. Тоска по привычному месту знакома и животным: собакам, кошкам" {Письмо Горького к Осоргину (конец марта 1913 г.)//Архив М. Горького.}.
  Мысли Горького, сформулированные резко полемически, были продиктованы его политическими взглядами того времени, его отношением к обострившимся в России проблемам национализма и великодержавного шовинизма. Осоргин же руководствовался не политическими мотивами, а простыми человеческими чувствами, и убедить его в том, что у русских атрофировано чувство тоски по родине, не смог бы никто. "Я сам русский,-- писал он Горькому с горечью,-- но тоскую так, как не пожелал бы тосковать никому другому. Может быть, чувство это и не высокого калибра, даже и вправду животное, но дело это не меняет. Да и неправда, не низкое оно, как не низко чувство любви к матери, также -- животного происхождения" {Письмо Осоргина к Горькому от 25 марта 1913 г.//Архив М. Горького.}.

  В 1916 г. через Францию, Англию, Норвегию, Швецию и Финляндию Осоргин приехал в Петроград. Он не был арестован, сыграли роль и заступничество авторитетного депутата Государственной думы В. А. Маклакова, и просто растерянность полиции в предреволюционные месяцы. Жил все-таки на полулегальном положении, что не помешало ему из Москвы отправиться в путешествие по Волге, побывать в Перми на открытии университета, съездить на Западный фронт. Осоргин продолжал свое сотрудничество в "Русских ведомостях". Его статья "Дым отечества" вызвала поток писем читателей, приветствовавших его возвращение.
  Февральская революция застала Осоргина в Москве. "Помню момент перелома,-- вспоминал он,-- на обширном дворе Спасских казарм в Москве, куда пришла толпа; у солдат дрожали в руках винтовки, офицер не решался отдать команду. Нам ударил в грудь холостой залп, как могли ударить и пули. В тот же день человеческая река по Тверской улице -- день общего сияния, красных бантов, начала новой жизни. В сущности, славен и чист был только этот день" {Осоргин Mux. Времена. Париж, 1955. С. 139.}.
  Осоргин сотрудничал тогда в журнале "Голос минувшего", в газетах "Народный социалист", "Луч правды", "Родина", "Власть народа", редактировал литературное приложение к последней -- "Понедельник". В московском писательском кооперативном издательстве "Задруга", где Осоргин (вместе с С. П. Мельгуновым, Н. А. Бердяевым, С. Н. Прокоповичем, Е. Д. Кусковой, О. И. Грузенбергом, Ф. А. Степуном) был членом товарищества, вышло несколько его книг, в том числе и две беллетристические -- "Призраки" (1917), "Сказки и несказки" (1918). Роковые страсти, туманные намеки, несостоявшиеся встречи "Призраков" -- это был этап творческого пути писателя, когда еще не были найдены ни свой язык, ни своя манера. Он прошел через поиски усложненной формы, чтобы потом от нее отказаться.
  Осоргин принял участие в разборе материалов московской охранки, в 1917 г. выпустил книгу "Охранное отделение и его секреты". И хоть скоро он от этой работы отошел, саднящий след в душе остался надолго. Вспомним народовольца Данилова, одного из героев "Книги о концах", который остаток жизни провел в архиве охранки, где в поисках написанного им когда-то прошения о помиловании "плавал в море величайшей грязи, разгребал руками горы нечистот, узнал многое о многих, чего и предполагать было невозможно и чего достаточно, чтобы потерять навсегда веру в человеческую порядочность" {Осоргин Mux. Книга о концах: Роман. Берлин, 1935. С. 232.}.
  Во "Временах" -- книге итогов -- Осоргин так определил свое отношение к октябрьским событиям: "Революция последовательна и едина, и Февраль немыслим без Октября. Был неизбежен и был нужен полный социальный переворот, и совершиться он мог только в жестоких и кровавых формах. Я это знаю и принимаю фатально, как судьбу. Но чувство не могло никогда оправдать возврата к организованному насилию, к полному отказу от того, что смягчало в наших глазах жестокость минут переворота,-- отказу от установления гражданской свободы <...>. Менять рабство на новое рабство -- этому не стоило отдавать жизнь" {Осоргин Mux. Времена. Париж, 1955. С. 138--139.}.
  Книга "Из маленького домика", написанная в 1917--1919 гг., свидетельствовала о пережитых им минутах отчаяния. Осоргин рассказывал в ней о попытке выбраться из шумного города, "где до горла доходят ворохи газет, где все спешат -- и все опоздали, все заняты,-- а толку мало, все неврастеники,-- а хотят учить здоровых" {Осоргин Mux. Из маленького домика. <Рига>, 1921. С. 3.}, в тишину деревенского домика, чтобы "уберечься от заражения общественной истерией" {Там же. С. 32.}, попытаться разобраться в происходящем в это удивительное время, когда жизнь была "не то страшной сказкой, не то оскорбительной хроникой, не то великим прологом новой божественной комедии" {Там же. С. 3.}.
  В главе об Октябре, названной "Ga ira -- симфония", возникает блоковский образ солдата с девушкой. У солдата глупые и добрые глаза, курносая девушка поет песенку, но любить их Осоргину кажется уже невозможным: "Мне они страшны, солдат с девушкой" {Там же. С. 43.}. Он не может забыть о другом солдате, отбивавшем ручкой пулемета такт песенки про двух приятелей: "Вот Фома пошел на дно, а Ерема там давно". Мысль о России, где "заблудилась и летает какая-то шальная пуля, выпущенная октябрьским пулеметчиком", где "нет способа так жить, чтобы пуля эта вам не грозила" {Осоргин Mux. Тем же морем//Современные записки. 1922. No 13. С. 217.}, -- не раз появится в его статьях, потом попадет и на страницы романа "Сивцев Вражек".
  В первые послереволюционные годы Осоргин был первым председателем Всероссийского союза журналистов, товарищем председателя Московского отделения Союза писателей, первый устав Союза был написан совместно Осоргиным и М. О. Гершензоном.
  Когда в августе 1918 г. частная периодическая печать была ликвидирована, "писательская группа, сплоченная узами давнего приятельства и работой в "Понедельнике" {Осоргин Mux. Книжная лавка писателей//Новая русская книга. Берлин, 1923. No 3/4. С. 38.}, решила основать небольшую книжную лавку и "вести ее исключительно своими силами, чтобы быть около книги и, не закабаляя себя службой, иметь лишний шанс не погибнуть от голода" {Там же.}. Такая работа была непривычной, но она спасала "от перспективы плясать под казенную дудочку" {Осоргин Mux. Листки//Последние новости. Париж, 1925. No 1578. 17 июня.} -- для независимого Осоргина это соображение было решающим. Возникла группа пайщиков, в которую вошли искусствовед П. П. Муратов, поэт В. Ф. Ходасевич, молодой прозаик A. С. Яковлев, историк литературы, переводчик и исследователь творчества Бальзака Б. А. Грифцов, позже к ним присоединились B. К. Зайцев, который "отвратительно упаковывал книги и очаровательно беседовал с покупателями" {Осоргин Mux. О Борисе Зайцеве//Последние новости. 1926. No 2087. 9 декабря.}, философ Н. А. Бердяев, историк А. К. Дживелегов. Однако главным лицом в лавке, по свидетельству современников, был Осоргин {Бердяев Н. Самопознание/Опыт философской автобиографии. Париж, 1946. С. 255.}.
  Лавка, расположившаяся в Леонтьевском переулке, числилась при Союзе писателей, все пайщики были членами Союза, трое входили в президиум, а Б. К. Зайцев был его председателем. Это обстоятельство потому имело значение, что охраняло лавку от грозившей частным магазинам и библиотекам "муниципализации", а на самом деле ликвидации.
  Осоргин вспоминал: "Осложнившаяся жизнь выбрасывала на рынок целый ряд старых библиотек, которые мы скупали, стараясь давать своему брату-писателю и ученым максимальную плату" {Осоргин Mux. Книжная лавка писателей//Новая русская книга. 1923. No 3/4. С. 38.}. Но Книжная лавка писателей имела, конечно, не коммерческое значение, она была важным живым литературным общественным центром. "За прилавками у нас велись философские и литературные споры, в которых принимали участие и клиенты завсегдатаи,-- писал Осоргин.-- Было тесно, дымно от печурки, тепло от валенок, холодно пальцам от книг, весело от присутствия живых людей и приятно от сознания, что дело наше и любопытно, и полезно, и единственно не казенное, живое, свое" {Осоргин Mux. Книжная лавка писателей//Новая русская книга. 1923. С. 39.}.
  Возникло при лавке характерное для тех лет, когда не было возможности печататься, рукописно-автографическое издательство: писатели сами переписывали, иллюстрировали и сшивали свою книгу. Рассказывая об уникальной коллекции рукописных книг, изготовленных в лавке (их было около двухсот), В. Г. Лидин вспоминал, в частности, о книге Осоргина "Похвала березовым дровам", написанной автором на бересте {См.: Лидин Вл. Друзья мои -- книги: Рассказы книголюба. М., 1976. С. 8.}.
  В лавке собирались члены Религиозно-философского общества, проводились заседания италофильского кружка "Студио Италиано", на которых, как вспоминал Осоргин, "холод не мешал возрождать любимые образы и делиться тем, что дала нам близость общей любовницы -- Италии" {Осоргин Mux. О Борисе Зайцеве//Последние новости. 1926. No 2087. 9 декабря.}. Сюда, в студию, за несколько месяцев до смерти приезжал читать свои стихи А. Блок.
  Работая в лавке, Осоргин собрал исключительную по ценности библиотеку русских книг об Италии, он много переводил с итальянского: пьесы К. Гольдони, Л. Пиранделло, Л. Кьярелли. По просьбе Е. Б. Вахтангова он перевел пьесу К. Гоцци "Принцесса Турандот", которая с огромным успехом шла именно в этом переводе.
  Одна из самых трудных страниц московской жизни Осоргина -- история его участия во Всероссийском комитете помощи голодающим, существовавшем чуть больше месяца. Однако именно эта недолгая деятельность стала причиной очередного трагического перелома в судьбе писателя.
  О московском меню, которое позволяла Осоргину иметь доля пайщика в Книжной лавке писателей, он вспоминал не раз: "суп из картофельных очисток", "жаркое из покойной извозчичьей лошади", "пшенка на колесной мази", "селедка, копченная в самоварной трубе", "наш хлеб 1921-го года, в котором ценнейшей примесью была лебеда" {Осоргин Mux. В тихом местечке Франции. Париж, 1946. С. 201.}. Но для жителей многих областей России и эти кушанья стали недоступной мечтой. По подсчетам историка Ю. А. Полякова, в 1921 г. голодало не менее 20% населения страны и более 25% всего сельского населения {См.: Поляков Ю. А. 1921-й: победа над голодом. М., 1975. С. 14, 19--20.}, число жертв исчислялось миллионами. За границей ужасались слухам о случаях людоедства, но те, кто побывал тогда в Поволжье, где деревни вымирали полностью, говорили не об отдельных случаях, а о явлении, ставшем распространенным: "Объективно, издали это -- неописуемый ужас <...>. А на месте, это -- быт, естественное разрешение продовольственного вопроса. Нужно уметь близко жизни в глаза смотреть" {Осоргин Mux. Тем же морем//Современные записки. 1922. No 13. С. 223.}.
  29 июня 1921 г. М. Горьким было внесено на рассмотрение Политбюро ЦК ВКП(б) предложение о создании Всероссийского комитета помощи голодающим. Л. Б. Каменев и М. И. Калинин обратились с призывом о добровольном объединении общественных усилий для борьбы с голодом. Комитет помощи голодающим был образован 21 июля 1921 г. и разместился в одном из особняков на Собачьей площадке. Он существовал параллельно с Центральной комиссией помощи голодающим при ВЦИК. Возглавил комитет Л. Б. Каменев, его заместителем стал А. И. Рыков. В него вошли А. М. Горький, К. С. Станиславский, А. И. Сумбатов-Южин, Б. К. Зайцев, П. П. Муратов. Большинство членов комитета составляли кооператоры и специалисты по сельскому хозяйству -- агрономы, экономисты, статистики. Среди них были экономист А. В. Чаянов, профессор Н. Д. Кондратьев, позже вместе с Чаяновым репрессированный по делу мифической "Трудовой крестьянской партии", председатель правления сельскохозяйственных кооперативов П. А. Садырин, ректор зоотехнического института М. М. Щепкин, председатель московского общества сельского хозяйства А. И. Угримов, а также известные врачи, толстовцы, имевшие большой опыт помощи голодающим (П. И. Бирюков, В. Ф. Булгаков, А. Л. Толстая), представители религиозных сект, обладавшие широкими международными связями. Патриарх Тихон благословил деятельность комитета и обратился к верующим с воззванием о помощи голодающим. Поддерживала комитет Академия наук. Его членами стали президент академии А. П. Карпинский, вице-президент В. А. Стеклов, академики В. Н. Ипатьев, А. В. Ферсман, Н. Я. Марр, С. Ф. Ольденбург и другие. В комитет вошли люди разных политических убеждений. Видное место в нем занимали Е. Д. Кускова, бывшие министры Временного правительства С. Н. Прокопович и Н. М. Кишкин. Существовала при комитете и ячейка коммунистов, состоявшая из двенадцати человек, среди которых были М. М. Литвинов, Л. Б. Красин, Н. А. Семашко, А. В. Луначарский и другие. Они обязывались следить за тем, чтобы эта организация не использовалась в контрреволюционных целях.
  Комитету помощи голодающим, "опиравшемуся лишь на нравственный авторитет образовавших его" {Осоргин Mux. Времена. Париж, 1955. С. 161.}, удалось быстро объединить людей, он пользовался доверием, поддержкой и русской общественности, и иностранных организаций: "Нескольких дней оказалось достаточно, чтобы в голодающие губернии отправились поезда картофеля, тонны ржи, возы овощей из центра и Сибири, <...> в кассу общественного Комитета потекли отовсюду деньги, которых не хотели давать Комитету официальному" {Там же.}.
  Осоргин редактировал газету комитета "Помощь", но успел выпустить только три номера. Работа комитета была прервана внезапным арестом его членов в конце августа 1921 г. Им были предъявлены политические обвинения, которые формулировались весьма туманно.
  Письма В. И. Ленина свидетельствуют, что комитет, пренебрежительно называемый им "Кукиш" (по фамилиям Кусковой и Кишкина), был обречен еще до своего официального создания. В активности членов комитета Ленин видел угрозу контрреволюции, и его точка зрения поддерживалась многими видными деятелями партии. "Милая моя Семашка! <...> -- писал Ленин 12 июля 1921 г.-- Не ревнуйте к Кусковой <...>. От Кусковой возьмем имя, подпись, пару вагонов от тех, кто ей (и эдаким) сочувствует. Больше ни-че-го. Не трудно, ей-ей, это сделать" {Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 24.}.
  Письмо Ленина к И. В. Сталину и всем членам Политбюро ЦК РКП (б) от 26 августа 1921 г., в котором он призывает "не колебаться" в решении дальнейшей судьбы комитета, проливает еще больший свет на причины его быстрой гибели.
  Фритьоф Нансен, который в июне 1921 г. от имени Международного Красного Креста вел переговоры с Советским правительством о посылке продовольствия в Петроград при условии установления надзора за распределением продуктов, -- и с этим условием Ленин согласился, -- решил назначить своими представителями членов Комитета помощи голодающим. Ленин был оскорблен этим "наглейшим предложением" Нансена. Кроме того, "некий Рунов", как называет его Ленин (Т. А. Рунов был одним из организаторов московской Выставки достижений сельского хозяйства в 1921 г.), сообщил А. И. Рыкову, в свою очередь проинформировавшему Ленина, что "Прокопович держал противоправительственные речи" на одном из собраний комитета. Эти обстоятельства и вызвали ленинский приказ:
  "Прокоповича сегодня же арестовать по обвинению в противоправительственной речи (на собрании, где был Рунов) и продержать месяца три, пока обследуем это собрание тщательно.
  Остальных членов "Кукиша" тотчас же, сегодня же выслать из Москвы, разместив по одному в уездных городах по возможности без железных дорог, под надзор.
  Ей-ей, ждать еще -- ошибка будет громадная. Пока Нансен не уехал, дело будет сделано; Нансену поставлен будет ясный "ультиматум". Игре (с огнем) будет положен конец.
  Напечатаем завтра же пять строк короткого, сухого "правительственного сообщения": распущен за нежелание работать.
  Газетам дадим директиву: завтра же начать на сотни ладов высмеивать "Кукишей". Баричи, белогвардейцы, хотели прокатиться за границу, не хотели ехать на места. Калинин поехал, а кадетам "не вместно". Изо всех сил их высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев" {Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 53. С. 141--142.}.
  Осоргин, один из участников этой, по формулировке Ленина, "игры с огнем", резко отметал подозрения о политических целях членов комитета. "Никто из нас <...>,-- писал он,-- не задавался политическими заданьями. Совесть не позволила нам остаться зрителями в такой страшный момент народного бедствия <...>. Одно жалко, что мы не продержались дольше и не смогли спасти хоть тысячу, хоть сотню лишнюю людей от смерти и людоедства <...>. И история, если она беспристрастна, многое простит большевикам, а этого не простит" {Осоргин Mux. Тем же морем // Современные записки. 1922. No 13. С. 224.}.
  Дневник, написанный в царской тюрьме, Осоргин закончил словами: "Еще поживем, еще поспорим. Еще много, много раз посидим в тюрьме" {Осоргин Mux. Картинки тюремной жизни: Из дневника 1906 г. // Русское богатство. 1907. No 12.}. К несчастью, эта шутка оказалась пророческой. Арест за участие в Комитете помощи голодающим стал уже третьим. За плечами была не только Таганская тюрьма, но и арест в 1919 г., когда Осоргин попал на Лубянку, в "Корабль смерти". Арест был случайным, освобождать его тогда приехал вместе с поэтом Ю. К. Балтрушайтисом председатель Моссовета Каменев. Осоргин вспоминал: "Маленькое недоразумение,-- поясняет Каменев,-- но для вас, как писателя, это материал <...>". За пять дней в "Корабле смерти" я, действительно, мог собрать кое-какой материал, если бы сам не чувствовал себя бездушным материалом" {Осоргин Mux. Времена. Париж, 1955. С. 149.}. И вот опять -- Лубянка, особый отдел ВЧК, внутренняя тюрьма. В сырой, зацветшей зеленью камере с замазанными окнами, без книг, без прогулок, где кормили "похлебкой из гнилой и червивой воблы, давая на "второе блюдо" остатки этой воблы" {Осоргин Mux. В тихом местечке Франции. Париж, 1946. С. 69.}, Осоргин просидел два с половиной месяца: "Я совсем опух, отек, кашлять стал: и вообще в те дни надломил надолго здоровье" {Осоргин Mux. Чтобы лучше ощущать свободу (Из "Воспоминаний") //На чужой стороне. 1924. No 8. С. 119.}. На этот раз хлопоты друзей оказались тщетными. Не помогло и заступничество А. В. Луначарского. Н. А. Бердяев вспоминал: "Глава государства, Калинин, сказал нам изумительную фразу: "Рекомендация Луначарского не имеет никакого значения, все равно, как если бы я дал рекомендацию за своей подписью,-- тоже не имело бы никакого значения; другое дело, если бы тов. Сталин рекомендовал" {Бердяев Н. Самопознание. Париж. 1949. С. 255.}.
  Совершенно больного отправили Осоргина в ссылку в Царёвококшайск (ныне Йошкар-Ола), но доехать туда он не смог. Разрешили остаться в Казани. И хоть считался "контрреволюционером" и подвергался обыскам, все же и там находил интересные дела: занимался устройством книжного магазина, редактировал "Литературную газету" (не подписываясь и скрывая свое участие в ней), был частым гостем в Казанском университете.
  Весной 1922 г. Осоргину было разрешено вернуться в Москву. "Последнее русское лето" он провел в деревне Барвихе Звенигородского уезда. Увидев возле своей избы машину с чекистами, скрылся, добрался до Москвы, несколько дней провел в больнице, принадлежавшей его другу, а позже тестю А. И. Бакунину, но, не видя выхода, сам отправился на Лубянку. Там ему был объявлен приговор: высылка с обязательством покинуть пределы РСФСР в течение недели, а в случае невыполнения -- высшая мера наказания. Высылали на три года, на больший срок не полагалось, но с устным разъяснением: "То есть навсегда" {Осоргин Mux. Как нас уехали // Последние новости. 1932. No 4176. 28 августа.}. На прощанье следователь предложил в очередной раз заполнить очередную анкету. На первый ее вопрос: "Как вы относитесь к Советской власти?" -- Осоргин ответил: "С удивлением" {Осоргин Mux. Времена. Париж, 1955. С. 182.}.
  О том, каковы были причины высылки, он не знал, как не знаем о них и мы. Конкретные причины были и не нужны. Осоргин писал: "Следователя, которому было поручено дело о высылке представителей интеллигенции, который всех нас допрашивал о всяком вздоре, кто-то спросил: "Каковы мотивы нашей высылки?" Он откровенно и мило ответил: "А черт их знает, почему они вас высылают!" {Осоргин Mux. Тем же морем//Современные записки. 1922. No 13. С. 218.}. Можно предположить, что причиной могла быть и связь с эсерами (в прошлом), и участие в Комитете помощи голодающим, и многолетние дружеские и деловые связи с Бердяевым (последнее лето 1922 г. они даже провели вместе на даче). О Бердяеве и других участниках сборника "Освальд Шпенглер и закат Европы" Ленин писал Н. П. Горбунову 5 марта 1922 г.: "Это похоже на "литературное прикрытие белогвардейской организации" {Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 54. С. 198.}.
  Осоргин не раз обвинял Троцкого в том, что тот поддержал своим авторитетом идею о высылке. Однако совершенно ясно, что высылка была продиктована общегосударственной политикой. В мае 1922 г. Ленин, предложив заменить расстрел высылкой, принял решение: "Надо расширить применение расстрела (с заменой высылкой за границу)..." {Там же. Т. 45. С. 189.}. О необходимости подготовки высылки за границу писателей и профессоров Ленин писал Ф. Э. Дзержинскому 19 мая 1922 г.: "Все это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих "военных шпионов" изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу" {Там же. Т. 54. С. 226.}. Ленин предложил и подробный план действий: "Собрать систематические сведения о политическом стаже, работе и литературной деятельности профессоров и писателей. Поручить все это толковому, образованному и аккуратному человеку в ГПУ" {Там же. С. 265.}. Сам Ленин назвал "кандидатов на высылку" и обязал членов Политбюро внести в это дело свою лепту.
  План этот выполнили: за границу высылались все новые партии представителей московской и петроградской интеллигенции. На пароходе в Германию отправился в путь и Осоргин.
  Он вспоминал позже о недоумении следователя при его заявлении о нежелании уезжать: "Ну как же это, не хотеть за границу" {Осоргин Mux. Как нас уехали//Последние новости. 1932. No 4176. 28 августа.}. Не только для Осоргина, для многих высланных, все мысли, планы, труды которых были нерушимо связаны с Россией, отъезд был трагедией. Жизни ломались -- казалось тогда -- с бессмысленной жестокостью. В свете происшедшего позже стало ясно, что участь высланных могла быть и хуже. Но в те дни осени 1922 г. была только боль, обида, отчаяние. О последних мгновеньях, когда еще был виден "отплывающий берег России", Осоргин писал: "Удивительно странное чувство в душе! Словно бы, когда она тут, на глазах,-- не так страшно за нее, а отпустишь ее мыкаться по свету -- все может случиться, не углядишь. А я ей не няня, как и она мне не очень любящая мать. Очень грустно в эту минуту" {Осоргин Mux. Тем же морем//Современные записки. 1922. No 13. С. 216.}. Берег исчез, и, присоединившись к своим спутникам -- товарищам по несчастью, Осоргин предложил тост: "За счастье России, которая нас вышвырнула!" {Там же. С. 217.}

  Осоргин прожил зиму в Берлине. "Я очень благодарен Германии за гостеприимство, но ее язык и профили Берлина мне не нравятся" {Осоргин Mux. Итальянское письмо//Воля России. 1923. No 15. С. 36.}, -- писал он. Ездил в Италию, читал лекции, работал над рассказами об особом мире итальянских портовых кабачков для альбома рисунков Бориса Григорьева, "очаровательно злых", по определению С. Маковского. Рассказы же Осоргина были не злыми, а просто грустными. "Мы люди случайного плаванья, шхуны без компаса с обломанными мачтами и свихнутым рулем" {Григорьев Б. Boui boui au bord de la mer. Берлин, 1924. С. 31.}, -- эти слова передают его настроение. Не пришлась по вкусу и Италия, где к власти уже пришел Муссолини: "Впервые почувствовал себя в Риме чужим человеком" {Осоргин Mux. Итальянское письмо//Воля России. 1923. No 15. С. 37.}.
  Осенью 1923 г. Осоргин уехал в Париж.
  Отношения Осоргина с русской эмиграцией складывались не просто. Ф. А. Степун так рассказывал о тяжелой психологической ситуации, в которой оказались высланные из России: "В целом ряде своих встреч с эмигрантами меня бесконечно поражала одна, для очень многих эмигрантов глубоко характерная, черта. Они встречали меня как только что приехавшего из России с явной не только ко мне, но, прежде всего к России относящейся приязнью и даже любовью <...>. Но такое отношение ко мне часто как-то внезапно нарушалось при первых же моих словах о России. Достаточно было <...> отметить то или другое положительное явление новой жизни <...> как мои слушатели сразу же подозрительно настораживались и даже странным образом... разочаровывались. Получалась совершенно непонятная картина: любовь, очевидная, патриотическая любовь моих собеседников к России явно требовала от меня совершенно недвусмысленной ненависти к ней <...>. Нет, я волновал и отталкивал моих собеседников не совершенно чуждою мне защитою большевиков как власти, а защитою моей веры, что, несмотря на большевиков, Россия осталась в России, а не переехала в эмигрантских сердцах в Париж, Берлин и Прагу" {Степун Ф. Мысли о России//Современные записки. 1923. No 17. С. 364--365.}.
  Таким же было и мнение Бердяева, чья первая встреча с представителями эмиграции кончилась в буквальном смысле скандалом: "Я был в ярости и так кричал, что хозяйка квартиры заявила, что вызовет полицию" {Бердяев Н. Самосознание. Париж, 1949. С. 269.}. "Атмосфера была насыщена не только реакцией против большевистской революции, она была реакционной вообще, по самым первоначальным эмоциям" {Там же. С. 272.},-- подчеркивал он.
  Степун писал об "эмигрантщине" как недуге, поразившем многих русских, оказавшихся за рубежом, при котором ощущение причиненного революцией непоправимого страдания заслонило весь мир. Среди людей, избегших "эмигрантщины", одним из первых он называл Осоргина.
  Осоргин был готов к тому, что его встреча с зарубежными соотечественниками будет "несозвучной". Он говорил о разнице мировосприятия у сразу уехавших и тех, кто был вместе со своим народом в революционные годы, кто видел ростки новой жизни. "Ни от России, ни от революции мы не отрекались и не отречемся. От бед и несчастий российских никакой "нечаянной радости" не ждали и не ждем. Россию настоящую, страдающую, всю целиком, с ее язвами и ее пробуждающейся жизнью любим не меньше предполагаемой "будущей" {Осоргин Mux. Встреча//Дни. Берлин, 1923. No 105. 4 марта.} -- писал он.
  Статьи Осоргина, соскучившегося по работе, по свободному слову, когда нет надзора, нет "тупого, идиотского глаза <...> желающего читать мысли, еще не умея читать по-печатному" {Осоргин Mux. Тем же морем//Современные записки. 1922. No 13. С. 216.}, во многом отличались по настроению, по тону, по мыслям от других материалов эмигрантских газет и журналов.
  "Вместо "Писем русского путешественника" я преподношу вам трактат "О любви к отечеству и народной гордости" {Осоргин Mux. Итальянское письмо//Воля России. 1923. No 15. С 45.},-- писал Осоргин. Наперекор русским эмигрантам, которые "плачут, жалуются, просят", он говорил о своем символе веры: "На вопрос, кто вы, нужно отвечать не "извините, я русский", а просто "русский" {Осоргин Mux. Итальянское письмо//Воля России. 1923. No 15. С. 41.}. "Правительство русское, вышвыривая за пределы отечества, предупредительно снабдило меня заграничной паспортной книжкой в красной обложке, где, с одной стороны, сказано, что обладатель этой книжки изгнан из пределов Советской России, с другой же стороны, предлагается казенной формулировкой пролетариям всех стран соединяться. Было бы поистине малодушным менять такой интересный паспорт на "белый" и настаивать на своей безотечественности и своем бесподданстве! Нет, я русский, сын России и ее гражданин! Я желаю нести ответ за нее, за ее "чудачества", за природные качества ее народа и выходки ее правителей" {Там же. С. 35.}. Забегая вперед, скажем, что Михаил Андреевич сохранил советское гражданство и советский паспорт до 1937 г., когда в советском консульстве произошел крутой разговор и разрыв {Т. А. Осоргина писала об этом: "Возобновление (советского паспорта.-- О. А.) оборвалось в тот день, когда консул поставил ему на вид, что он не в линии советской политики". (Минувшее: Исторический альманах. Вып. 6. Париж, 1988).}. Последние пять лет он прожил без всякого паспорта.
  "Обида -- плохой советчик, тоска -- неправедный судья",-- писал Осоргин. И он умел подняться над собственными обидой и горем, не затенить ими любви к России: "Ту огромную землю и тот многоплеменный народ, которым я в благодарность за рожденные чувства и за строй моих дум, за прожитое горе и радость дал имя родины,-- никак и ничем у меня отнять нельзя, ни куплей, ни продажей, ни завоеванием, ни изгнанием меня -- ничем, никак, никогда. Нет такой силы и быть не может. И когда говорят: "Россия погибла, России нет",-- мне жаль говорящих. Значит, для них Россия была либо царской приемной, либо амфитеатром Государственной Думы, либо своим поместьем, домиком, профессией, верой, семьей, полком, трактиром, силуэтом Кремля, знакомым говором, полицейским участком,-- не знаю еще чем, чем угодно, но не всей страной его культуры -- от края до края, не всем народом -- от русского до чукчи, от академика до кликуши и деревенского конокрада. У них погибло любимое, но Россия вовсе не "любимое". Любит ли свое дерево зеленый листок? Просто -- он, лишь с ним связанный -- лишь ему принадлежит. И пока связан, пока зелен, пока жив -- должен верить в свое родное дерево. Иначе -- во что же верить? Иначе -- чем же жить! {Осоргин Mux. Россия//Дни. 1924. No 584. 8 октября.}
  Осоргин понимал, что его позиция не вписывается ни в какое "полное собрание обязательных мнений" -- ни в эмигрантское, ни в советское: "Жег себя с двух концов".
  Он никогда не стремился попасть "в тон общему эмигрантскому хору". Многие мысли, которые Осоргин упорно отстаивал, были встречены в штыки. Это относится к его иронической оценке политической роли русской эмиграции 1920-х годов: "Герцен отлил свой колокол из той меди, которую ему прислала Россия. Нет у нас пока меди взаимного понимания. Колокола нет еще; есть только... свободно привешенный язык" {Осоргин Mux. Взаимное понимание // Последние новости. 1923. No 1122. 19 декабря.}. Его слова о необходимости "духовного сближения с новой Россией", о "духовном слиянии", о "духовном возвращении" {Осоргин Mux. Требуется ланцет // Последние новости. 1925. No 1691. 28 октября.} вызвали бурю в эмигрантской прессе. Не принималось и его убеждение в единстве и неделимости русской литературы: "Алданов, Булгаков, Бунин, Горький, Замятин, Куприн, Леонов, Ремизов, Федин -- все они наши..." {Осоргин Mux. Советская литература // Последние новости. 1930. No 3319. 24 апреля.}
  Степень неприятия могла быть разной -- от скрытых уколов Г. В. Адамовича, изображавшего Осоргина капризно-непослушным, спорящим ради спора, "задорным писателем", {Современные записки. Париж, 1930. No 5.} до "плещущих в лицо ядом" {Осоргин Mux. Самоубийственная страничка из...// Последние новости. 1925. No 1714. 24 ноября.} А. Ф. Керенского, М. В. Вишняка, И. И. Бунакова и других. "Нужно было длительное внедрение советского шаблона в эмигрантскую печать, чтобы пишущие научились браниться по-арестантски: хором и этажами" {Там же.},-- иронизировал Осоргин по поводу единодушия эмигрантской печати в оценке одной из его статей. Когда Павел Николаевич Милюков вынес приговор: "Будь навсегда одиночкой" {Там же.}, -- Осоргин не испугался и этого: "Откуда П. Н. догадался о моих вкусах? Вспоминаю, как, сидя в "общей", я всегда просил, чтобы меня перевели в одиночку; это спасает от заражения истерией, кликушеством и другими эпидемическими болезнями. И гораздо лучше думается и работается" {Там же.}.
  Одиноким Осоргин не был. Находил общий язык с молодыми писателями, умел поддержать, посоветовать. Поэт В. Л. Андреев, прозаики Гайто Газданов, Ив. Болдырев (И. А. Шкотт), В. Б. Сосинский, В. С. Яновский, Б. Темирязев (Ю. П. Анненков) -- были среди тех, кому много помогал Осоргин. Он редактировал серию книг "Новые писатели" и содействовал выходу нескольких удачных книг литературной молодежи. Влияние Осоргина "среди эмигрантской молодежи левого уклона" {Письмо Горького во Всероскомдрам от 13 января 1936 г.// Архив М. Горького.} отмечал Горький. Философ и социолог Г. Д. Гурвич писал об этой важной черте духовного облика Михаила Андреевича: "Осоргин был самым молодым по духу представителем русской эмиграции, и эта вечная его молодость делала из него вождя не только всей русской литературной молодежи за границей, но и вообще русской молодежи в эмиграции" {Гурвич Г. Д. Памяти друга//Новый журнал. Нью-Йорк, 1943. No 4. С. 357.}.
  Осоргин мечтал о возвращении на родину, и мечта эта не оставляла его до конца дней, но он понимал, что она неисполнима. Это был человек, живущий с открытыми глазами, никогда не пытавшийся, примерив розовые очки, пойти на сговор с собственной совестью. Он видел изъяны в нравственном состоянии советского общества. И то, что происходило со многими близкими в прошлом людьми, было им названо коротко и горько: потеря чести. "Пришли новые времена, в корне изменились понятия,-- писал Осоргин,-- был в особый почет возведен открытый и тайный донос, завидовали тем, кому удалось поправить свои дела и отвлечь от себя подозрения покаянным письмом, напечатанным в газетах. Отрекались от партий, от прежних друзей и единомышленников, от происхождения, от научных взглядов, от гнилой идеологии, от художественных прозрений,-- и в эти отречения вкладывали все силы страсти, все красноречие, всю поэзию, весь талант людей, сознательно, наперегонки валящихся в нравственную пропасть" {Осоргин Mux. Книга о концах. Берлин, 1935. С. 233--234.}.
  После смерти Осоргина были опубликованы его письма 1936 г.-- "Старому другу в Москве". Защищая гуманистические идеалы, которые в Советской России считались несвоевременной "абстракцией", а порой и просто пережитком, Осоргин обращался к будущим поколениям, призывал отделять вечное и подлинно человеческое от сиюминутно выгодного. Вот небольшая выдержка из этого принципиально важного для понимания основ мировоззрения Осоргина письма: "Ты пишешь: "Гуманизм в наше время неизменно должен выродиться в слезливую слащавость, сентиментальность или ханжество. Время сейчас боевое, а на войне, как на войне, надо занимать место по ту или иную сторону баррикады". Я отвечу на это, что пусть он лучше выродится в сентиментализм, чем в свою противоположность -- в отрицание человеческой личности <...>. Мое место неизменно -- по ту сторону баррикады, где личность и свободная общественность борются против насилия над ними, чем бы это насилие не прикрывалось, какими бы хорошими словами не оправдывало себя <...>. Ограничение гуманистической идеи "условьями времени" есть, по существу, чистейший либерализм и оппортунизм <...>. Мы же, революционеры, просто и без ограничений говорили, что человек должен быть свободным, совесть его не стеснена, личность его -- неприкосновенна, жилище его недоступно наглому вторжению, право на труд обеспечено, продукт этого труда не должен принадлежать капиталисту, как и продукт обрабатываемой им земли. За это люди боролись и умирали. И это были не сладенькие гуманисты, а истинные гуманисты, пусть наивные. Кое-чего эти люди добились, и теперь удовлетворенный обыватель, ссылаясь на "обстоятельства времени", просит их пообождать с дальнейшим, а несогласных переводит в разряд "искупительных жертв" ..." {Cahiers du Monde Russe et Sovietique. Vol. XXV (2--3). April-- Septembre. Paris. 1984.}
  Нет, Осоргин не судил огульно, понимал трагическую противоречивость жизни тех, кто, как покончивший с собой в 1926 г. Андрей Соболь, отметая страшное и жуткое, принял новую Россию. "Неужели Вы думаете, что, приняв на себя большую тяжесть, мы в то же время ослепли и оглохли,-- писал Осоргину Соболь.-- Мы надрываемся, быть может, даже надорвались уже, но это только потому, что не хотим быть бесчестными, и каждое маленькое право на честность покупается огромной болью" {Осоргин Mux. Трагедия писателя // Последние новости. 1929. No 3100. 17 сентября.}.
  Осоргин всегда старался быть объективным. Можно только удивляться его вниманию и проницательности, потому что не было в России сколько-нибудь заметного литературного явления, которое бы он не заметил. Не ставя перед собой такой задачи, он создал, по сути дела, историю советской литературы 1920-х годов, более полную и интересную, чем та, которую долгие годы имел советский читатель. Оценку художественных достоинств книги он никогда не ставил в зависимость от политических взглядов ее автора. "Помню старого народовольца, который в своей защитительной речи на суде говорил, что "даже в прокуроре может оказаться живой искра Божия",-- писал Осоргин о герое книги Н. Огнева Косте Рябцеве.-- Я тоже смею говорить, что может она оказаться и в председателе комсомольской ячейки" {Осоргин Mux. По полям словесным //Последние новости. 1927. No 2318. 28 июля.}.
  "Всякое новое слово из России, всякий намек на пробуждение в ней независимой писательской мысли, всякое чисто литературное достижение, независимо от его политической окраски, мы не только приветствуем, но и считаем вкладом в литературную сокровищницу России, оставшуюся для нас общей" {Осоргин Mux. Российские писатели о себе // Современные записки. 1924. No 21. С. 375.},-- подчеркивал Осоргин. Он говорил "мы", но в литературной эмигрантской среде его взгляды разделяли далеко не все. "Какое вы имеете право писать о талантливости Маяковского?" -- "Но раз я считаю его талантом, и большим".-- "Все равно нельзя говорить, потому что он мерзавец" {Письмо Осоргина к Горькому от 6 марта 1925 г.// Архив М. Горького.},-- об этом споре с И. А. Буниным Осоргин рассказывал Горькому.
  Не было единомыслия и с Горьким. Для Осоргина непереносимо было мнение Горького, что объективные отклики в эмигрантской печати могут повредить советским писателям {Там же.}, хотя житейский опыт подтверждал это. Так, рапповский критик В. Волин, узнав, что Бориса Пильняка хвалил Осоргин -- "небезызвестный враг Советского Союза, пролетарской революции и коммунизма" {Литературная газета. 1929. No 24.}, призывал сделать из этого соответствующие оргвыводы. Но молчать, смирившись с клеймом "врага", для Осоргина было невозможно. "Ни тамошнее, ни здешнее отношение не остановит меня, если я захочу что-нибудь откровенно высказать" {Письмо Осоргина к Горькому от 6 марта 1925 г.//Архив М. Горького.},-- этому решению он оставался верен всю жизнь.

  С юных лет Осоргин не рассчитывал на чью-либо помощь и всю жизнь оставался большим тружеником. Он много печатался в берлинских, пражских, рижских, парижских журналах и газетах, постоянно сотрудничал в издаваемых в Париже П. Н. Милюковым "Последних новостях", газете популярной, но далекой Осоргину по духу. "Если б Михаил Андреевич сотрудничал лишь в изданиях, его взгляды разделяющих, то писать ему было бы негде" {Алданов М. Предисловие//Осоргин Mux. Письма о незначительном. 1940--1942. Нью-Йорк, 1952. С. 16.}, -- метко заметил М. А. Алданов.
  В "Последних новостях" Осоргин регулярно публиковал литературные заметки, политические обзоры, публицистические статьи, много фельетонов ("Пока клоун не повесился, принято считать его весельчаком" {Зацепа А. <Осоргин М. А.> Разговоры о малом//Последние новости. 1929. No 2918. 19 марта.}, -- шутил он). Предпочитал пользоваться псевдонимами: Робкий человек, Непонятая женщина, Обитатель, Провинциал, Оптимист, Observer (Обозреватель), Старый книгоед, Книжник, А. Зацепа и др., заметок в газетах порой и вовсе не подписывал.
  Работа в газетах удовлетворения не приносила. "Я знаю, что та капля литературных возможностей, которая мне отведена, -- писал он М. Горькому, -- залита ведрами вынужденной публицистической, газетной, тридцатилетней работы, губительной для всякого, кто мечтает раскопать в себе художника. Это проклятие я чувствовал всю жизнь" (23 октября 1924 г.); "Я сейчас пишу все, кроме того, что хотелось бы: сижу над кучами мелких газетных заметок, которых не хочется даже и подписывать. Право писать день "для души" приходится покупать месяцем работы "для дела". Впрочем,-- так было всегда и новости в этом нет" (18 января 1929 г.) {Архив М. Горького.}.
  Работой "для души" для Осоргина стало в те годы осуществление замысла его первого романа, который родился еще в Москве. В один из октябрьских вечеров 1917 г. Осоргин вместе с известным композитором и виолончелистом был гостем старой пианистки. В пустой квартире стоял только рояль: накануне все имущество хозяйки, заработанное многолетними уроками музыки, было реквизировано. Рояль забрать не успели, но обещали за ним вернуться. "Она не возражала -- это было бесполезно, но не могла отказать себе в удовольствии ответить им, что самого ценного она им все-таки не отдаст <...>: "Мой ум, мои знания, мой музыкальный талант -- это останется мне <...>. Вы заберете все и уйдете такими же бедняками, какими сюда пришли, а я, всего лишившись, останусь такой же богатой..." {Осоргин Mux. Времена. Париж, 1955. С. 136.}.
  Осоргин вспоминал, как утром шел вместе с композитором, который, дрожа от холода, обнимал свою виолончель: "Я тоже нес домой сокровище, полную чашу, которую не хотел расплескать,-- идею романа, в котором какая-то роль будет отведена и моему спутнику. Но только спустя три года, в казанской ссылке были написаны его первые строки. В чужом городе я окрестил свой первый большой роман именем одной из замечательных улиц города родного: "Сивцев Вражек" {Там же. С. 137.}.
  Когда речь идет об этом романе, слово "первый" звучит странно, не имея своего традиционного смысла, обычного в применении к другим писательским судьбам. Роман был издан в 1928 г., когда Осоргину исполнилось 50 лет. Сколько уже было в его жизни подъемов и спусков, сколько раз казалось, что земля рушится под ногами. И все, что было им пережито, продумано, прочувствовано, весь огромный жизненный опыт он вложил в эту книгу.
  "Сивцев Вражек" -- роман о трагедии русской интеллигенции в переломные, смутные времена, когда интеллигенция и народ слились воедино, жили общими радостями и общими трудностями. "Мы, литераторы и ученые, -- писал Осоргин, -- за последние годы сами были башмачниками, торговцами, чистильщиками снега, землекопами, землепашцами, портными, чернорабочими, нищими. Философы торговали за прилавком и выносили поганые ведра, писатели продавали селедку и "пакеты против вшей", профессора пилили дрова и чистили картошку, адвокаты мыли солдатское белье, артисты закапывали "жмуриков" (покойников), все научились таскать и мыть тюремную "парашу", подтирать полы в арестантских уборных <...> -- испытали все..." {Осоргин Mux. Встреча//Дни. 1923. No 105. 4 марта.}
  Осоргин писал Горькому 23 октября 1924 г.: "Я -- чистой воды скептик и пессимист, и только неисчерпанная животная радость мешает мне ликвидировать в себе человека. Это должно сказываться в писании, как сказывается в жизни, ставшей для меня совершенным мучением. К счастью, любовь нелогична, и легкий воздух, красота чужой души, даже веточка хвои -- толкает обратно в жизнь, к ее приятию вопреки голосу рассудка и наперекор страстному призыву в небытие" {Архив М. Горького.}. Столкновение этих двух начал читатель почувствует в книге.
  Осоргин видел противоречия своего времени и сумел их показать. Жестким, суровым пером человека, не примирившегося с Богом (как говорил Б. К. Зайцев {Современные записки. 1928. No 36. С. 533.}), с судьбой (скажем мы), -- написаны страницы о жизни и смерти Астафьева и его палача. А рядом возникают нежные, изящные черты Танюши, картины, исполненные мягкости и лиризма, написанные "акварельными красками".
  Критики писали об иронии и горечи Осоргина, были в романе и мрачные предвиденья. В главе "Опус 37", повествующей о последней музыкальной пьесе композитора Эдуарда Львовича,-- "клубке трагической неразберихи", "странице преступной", -- возникает цифра, которая стала страшной для миллионов советских людей. Трагическое совпадение.
  Но ощущения безысходности в романе нет -- надежда жива. После самой суровой зимы наступает время прилета ласточек, возвращающихся из своей "вынужденной эмиграции". "И Танюша, и ласточки, образы мягкости и молодости, кажется, единственное, что может автор противопоставить свирепости жизни <...>,-- отмечал Борис Зайцев.-- Раз он видит в молодости, любви, в душевной красоте и благообразии некоторое утешение, то уж не так все отвратительно в нашем мире" {Современные записки. 1928. No 36. С. 533.}.
  В начале работы над романом Осоргин писал: "Перетасовка классов, состояний, обмен золота на бумажки, сумерки богов и заря новых идолов, великая катастрофа... Кто-то наступил ногой на муравейник, а лес стоит, лес шумит, и ни один листок не шелохнулся от всеединого вопля муравьиного" {Осоргин Mux. Тем же морем // Современные записки. 1922. No 13. С. 214.}. Эта мысль, звучащая во всей книге Осоргина, привлекла внимание Горького и заняла ключевое место в его отзыве о романе. Письма Горького к Осоргину исчезли во время второй мировой войны, но в архиве Горького сохранились черновики его писем, посвященные роману "Сивцев Вражек". К первому письму Горький, стараясь точнее сформулировать свою мысль, написал четыре черновых варианта -- один этот факт говорит о внимании и к роману, и к его автору. Одобряя "внушительный и огромный", "соблазнительный и человечески дерзкий" замысел книги -- "изобразить нашу русскую трагедию, как одну из сцен непрерывного Вселенского террора", Горький говорил и о скрытой "опасности умаления и унижения человека <...>, ибо на фоне драм "космических" наши человеческие драмы как будто теряют свое значение, тогда как, на мой взгляд, смерть Ан. Франса и даже В. Брюсова должна быть значительнее гибели целого стада звезд и всех мышей нашего мира" {Архив М. Горького.}. Строй размышлений Осоргина, который, по мнению многих критиков, напрасно навязывал человеку "родство с муравьями, мышами, в лучшем случае,-- ласточками" {Современные записки. 1928. No 36. С. 532.}, вызывал сомнения и у Горького. Подводя итоги этой полемики, Осоргин отвечал Горькому: "Человек -- это то центр мира, то ничтожная песчинка. Нужно найти какой-то тон, нужно поймать какую-то любовную ноту, которая должна эту "песчинку" возродить внезапно в высокое достоинство Человека" {Письмо Осоргина к Горькому от 23 октября 1924 г.//Архив М. Горького.}. Не раз повторяя мысль об относительности "великого и малого", о непрочности и зыбкости человеческих представлений, Осоргин подчеркивал: "Мудр только тот, кто не считает себя и свое -- центром вселенной, кто изучает прошлое и работает для будущего" {Осоргин Mux. Великое и малое//Восход. Париж, 1933. No 6. С. 69.}.
  В 1930 г. Осоргин закончил "Повесть о сестре". Старшая, любимая сестра Михаила Андреевича -- Ольга Андреевна Ильина-Разевиг -- умерла, когда он жил в Италии. "Вести о смертях, -- писал Осоргин,-- так часто получались в моем земном раю, среди роз, лилий, пальм и кипарисов, что я к ним привык -- да не оскорбит это слово более чуткого сердца. Наши тогдашние сердца загрубели и покрылись мозолями от частых прикосновений смерти: где-то в глубине откладывалось горе, но наружу не выходило" {Осоргин Mux. Сестра//Последние новости. 1928. No 2824. 15 декабря.}. Ночью, спустившись к скалам, он собрал в букет "зеленые листики на тонких, прочных нитях, растущие веером" {Там же.}. Итальянцы называют их "волосами Венеры". Тогда букет был единственно возможной для него данью памяти сестры, позже ею стала книга.
  Есть в героине Осоргина и в книге о ней, загадка неброского очарования, "какая-то своя ценность, как в картине старого мастера". Это повесть о женщине прелестной и даровитой, но несчастливой. У нее "был муж, были дети, был дом, было хозяйство, но не было семьи", ее дом стал "холодным домом", ее уделом -- духовное одиночество. В этой женщине, соблюдавшей все законы и заповеди, все правила и установления, чувствовался "скрытый огонь", "непокорная душа", "внутренне сгоравшая в бунтарстве". Но она, "более способная на жертву, чем на сопротивление" {Там же.}, не нашла ни применения своим способностям, ни обыкновенного человеческого счастья. И не пыталась переломить судьбу. В ее душевном облике, чистом и цельном, писатель видел "красоту утраченной женственности".
  Критики отмечали, что героиня Осоргина -- женщина рубежа веков, промежуточной эпохи. В ней нет прежней покорности, но нет и самостоятельности. Она как бы останавливается на половине пути: уничтожив семью, продолжает в ней оставаться; мечтая найти свое дело, не ощущает серьезной потребности в самостоятельной работе. И все же не в принадлежности определенной эпохе сила этого образа -- такие женщины были и будут во все времена. Привлекательность его в художественном решении, найденном Осоргиным, в ненавязчивости повествования без точных объяснений и определенных толкований. "Образ остается живым и понятным, сохраняя нежную неясность очертаний" {Сазонова Ю.//Современные записки. 1931. No 45. С. 509.}.
  В 30-е годы вышли в свет два романа Осоргина "Свидетель истории" и "Книга о концах", повесть "Вольный каменщик", посвященная жизни русской эмиграции, и три сборника рассказов, опубликованные в Париже, Таллинне и Софии.
  В эту книгу включены два очень разных цикла рассказов Осоргина.
  Рассказы из книги "Чудо на озере" написаны просто и искренне. Литературный критик К. М. Мочульский говорил о "приеме наивного рассказчика" {Мочульский К.//Современные записки. 1931. No 46. С. 494.}, которым пользовался Осоргин. Но вряд ли доверительная интонация писателя была лишь литературным приемом, стремлением создать "иллюзию простоты и правды" {Там же.}. Рассказы Осоргина о самом важном в жизни человека написаны с сердечным чувством и душевной болью, подлинность которых не вызывает сомнений.
  "Нет ничего труднее спокойной простоты -- основы поэзии" {Осоргин Mux. Куприн//Последние новости. 1930. No 3354. 29 мая.}, -- писал Осоргин. В статье "О простоте" он говорил и о своем пути: "Почти каждый писатель начинает со стихов, с непростого, с вычуры. Развиваясь и созревая, он переходит к вымученной прозе (пышные эпитеты, надуманные образы, искусственная перестановка слов и др.), пока не приблизится -- если дано ему -- <...> к высокой простоте..." {Осоргин Mux. О простоте//Новая газета. Париж. 1931. No 4. 15 апреля.}
  Главным для Осоргина была не игра словами, а глубина, значительность, достоинство мысли. Его рассказы по форме просты, но в этой простоте есть что-то высокое и утешительное, есть гармония.
  Любимым чтением Осоргина были книги по фольклору, по библиографии, из которых он извлекал материалы для "Заметок старого книгоеда", и языковедческая литература. "Без нее, прожив за границей 17 лет, я бы, вероятно, потерял русский язык" {Архив М. Горького.}, -- писал он Горькому 31 марта 1930 г.
  Осоргин считал, что формальные достижения в литературе невозможны без глубокого знания языка. Он призывал молодых русских писателей, живущих за рубежом, проявлять "удесятеренное внимание" к языку: "Чувство, талант, наблюдательность -- все это окажется напрасным, если словарь писателя скуден и дух слов и оборотов ему чужд <...>. Если для парижского обихода неважно, когда курица клохчет, а когда кудахтает, -- то, для литературного языка каждая утрата синонима грозит гибелью" {Осоргин Mux. Дела литературные//Последние новости. 1928. No 2689. 2 августа.}.
  Для самого Осоргина языковедческие исследования стали важной частью его литературной работы. Они, вероятно, были и одним из стимулов в создании блестящего цикла "Старинных рассказов" с их тонкой, изящной стилизацией. Слова Осоргина о "прелести старых слов, которыми чувства выражаются лучше, чем если писать по-нынешнему" {<Осоргин Мих.> Заметки старого книгоеда//Последние новости. 1928. No 2772. 24 октября.},-- относятся и к его "Старинным рассказам". Рецензент справедливо отмечал: "Совершенно недостаточно щегольнуть набором старинных слов, чтобы читатель почувствовал старину или старый язык. Необходимо ощущение этих слов как живых и то проникновение в их глубину, какое дается только при большой любви" {Савельев С.//Русские записки. Париж, 1938. No 11. С. 193.}.
  У Осоргина любовь к своему языку и своей истории соединялась с любовью к человеку. Простоватый монастырский служка Акакий, восторженно прислушивавшийся к чудному перезвону; безобразная карлица Катька, горе мыкавшая при дворе Анны Иоанновны; солдатский сын Вася Рудный, забитый до смерти за то, что нашел тетрадку с непонятным для начальства рассказом о богах Древнего Рима; "армофродиты", живые экспонаты петровой Кунсткамеры; крепостной волосочес Онисим, заточенный в шкаф, чтоб никто не узнал тайну его облысевшей хозяйки,-- этот ряд героев "Старинных рассказов", маленьких людей, которые, оказавшись на самом дне жизни, сохраняли человеческие чувства и душу, был не случайно выбран Осоргиным. И в пыли исторических источников он искал следы конкретного, живого, страдающего человека. "И в старобытности, и в современности,-- писал он,-- было и есть только одно чудо: чудо человеческой души..."

  В последнее десятилетие жизнь Осоргина делилась между старым кварталом левобережного Парижа, "царством книг, рукописей, писем, гравюр, портретов и маленьких вещичек, загрузивших письменный стол" {Осоргин Mux. В тихом местечке Франции. Июнь -- декабрь 1940 г. Париж, 1946. С. 15.}, и местечком, названным в честь покровительницы французской столицы святой Женевьевы, где его трудами на месте пустыря и мелколесья был разбит сад.
  Стремясь "уйти как можно дальше от всякого участия в жизни политической" {Осоргин Mux. В тихом местечке Франции. Июнь -- декабрь 1940 г. Париж, 1946. С. 24.}, Осоргин писал о единственно возможном для него теперь счастье: "Зарыться в книги или цветочные клумбы, быть в молчаливом, но таком достойном обществе не живших людей, немых животных и растений -- то, что французы, применяясь к своему изысканному вкусу, называют башней из слоновой кости <...>, а мы, русские, чуждаясь замков, именуем кельей под елью. Ни в ком не нуждаться, никому и ничему не быть помехой. Может быть, это -- усталость, но, во всяком случае, не слишком дерзкое к жизни требование" {Там же.}.
  Но и это счастье, эта, с таким трудом, с такими душевными усилиями созданная осмысленная жизнь были утрачены. Началась вторая мировая война. Положение Осоргина -- "в чужой стране, которую хочет раздавить страна чужая" {Там же. С. 21.}, -- с каждым днем становилось все опасней. В июне 1940 г. Осоргин и его жена вынуждены были бежать из Парижа. Они отправились в Шабри, "тихое благодатное местечко" срединной Франции, где уже обосновались их русские друзья. Городок стоял на реке Шер, которая разделила свободную и оккупированную зоны Франции. Настроение было тяжелым: "Думать бесполезно, потому что ничего не придумаешь. Бесполезно желать. Бесполезно мечтать. Всего бесполезнее считать что-нибудь хоть сколько-нибудь полезным <...>. Липкая, непросыхающая Тоска. С потолка спускают такие противомушиные липкие бумажки. Мухи гибнут. Человек, сев на такую бумажку, остается жив. Но это не жизнь" {Там же. С. 54.}.
  Осоргины пытались вернуться в Париж, но там их ожидал новый удар. "В моей долгой жизни, -- писал Михаил Андреевич,-- время от времени зачеркивается все прошлое, вся его внешняя обстановка и весь его внутренний смысл, сколько-нибудь с ней связанный; и тогда жизнь начинается сызнова, с первого камня нарастающих стен" {Там же. С. 81--82.}. Парижскую квартиру Осоргины нашли опечатанной, библиотека и архив Михаила Андреевича ("тысячи писем близких и далеких, живых и умерших людей, преимущественно писателей рубежа двух веков, собранные за 35 лет моих блужданий" {Там же. С. 86.}) -- были вывезены.
  Чтобы сохранить свободу, надо было вновь бежать. Последние два года жизни Осоргин провел в Шабри. Несмотря на трудный быт военных лет и усиливавшуюся давнюю болезнь, он продолжал много работать. Тоску побеждало творческое, созидательное начало его характера. "Трагедия неразрешимого, предстояние пропасти, это и есть, по-видимому, самое в нас человеческое, самое высокое, и, действительно, загадочное, мистическое <...>, -- писал Осоргин А. И. Бакунину 26 января 1941 г.-- Отвергнув нравственный абсолют, приняв его ненаходимость, можно слишком себя распустить, сделаться беспринципным <...>. Следовательно, какой-то критерий правды, какая-то настроенность, направленность к ней должна у человека быть. Что-то он должен для себя строить, а не успокаиваться на разрушении. Нужно не искать пропасть, а лишь знать, что она на пути неизбежна, и не к ней стремиться, а через нее к недостижимому, но манящему" {Cahiers du Monde Russe et Sovietique. Vol. XXV (2--3). April-- Septembre. Paris, 1984.}.
  Стремясь быть полезным, он безуспешно добивался разрешения посещать лагеря военнопленных, много усилий тратил на работу в созданном в Ницце Обществе помощи русским, отправляя продуктовые посылки нуждающимся литераторам.
  В Шабри были написаны две публицистические книги: "В тихом местечке Франции" и "Письма о незначительном", изданные после его смерти. Они были составлены из корреспонденции, которые Осоргин, подвергая себя большой опасности и почти без надежды на получение его писем друзьями, отправлял в Америку -- "как прощальный привет". Последнее из писем было послано за месяц до смерти.
  Книги эти -- не только интересный исторический источник, но и яркий человеческий документ, свидетельство наблюдательного, умудренного жизнью человека. В эти же годы были завершены и "Времена" -- лучшая книга Осоргина, одна из вершин русской мемуарной литературы. "В этой повести превосходно все, и я жалею, что не могу процитировать из нее целые страницы" {Алданов М. Предисловие // Осоргин Mux. Письма о незначительном. Нью-Йорк, 1952. С. 18.}, -- писал М. А. Алданов.
  Умер Михаил Андреевич Осоргин 27 ноября 1942 г. в Шабри. Там и похоронен.