Гаршин в детском чтении. Потому-то я и знаю всю эту историю” – пишет В.М. Гаршин

Сказки Гаршина читаются на одном дыхании… Автор знаменит своими трогательными волшебными сказками для детей с глубоким смыслом.

Название	Время	Популярность
	13:58	3001
	07:06	40000
	12:35	2000
	17:14	1000
	07:59	501

Сказки Гаршина список

Список сказок Всеволода Гаршина для детей невелик. Школьная программа чаще всего представлена произведениями «Лягушка-путешественница» и «Сказка о жабе и розе». Именно по этим сказкам и известен автор.

Однако сказки Гаршина составляют список не настолько короткий. Есть в нём также такие замечательные истории, как «Сказание о гордом Аггее», «То, чего не было» и «Attalea princeps». Всего автором было написано пять сказок.

О Всеволоде Гаршине

Всеволод Михайлович Гаршин из старого дворянского рода. Родился в семье военного. Мать с детства прививала сыну любовь к литературе. Всеволод очень быстро обучался и был не по годам развит. Возможно, именно поэтому часто близко к сердцу принимал всё происходящее.

Стиль написания Гаршина не спутаешь ни с чьим другим. Всегда точное выражение мысли, обозначение фактов без излишних метафор и всепоглощающая грусть, проходящая через каждую его сказку, каждый рассказ. Сказки Гаршина читать нравится и взрослым и детям, каждый найдёт в них смысл, преподнесённый так, как обычно это делают авторы новелл.

Attalea princeps

В одном большом городе был ботанический сад, а в этом саду – огромная оранжерея из железа и стекла. Она была очень красива: стройные витые колонны поддерживали всё здание; на них опирались легкие узорчатые арки, переплетенные между собою целой паутиной железных рам, в которые были вставлены стекла. Особенно хороша была оранжерея, когда солнце заходило и освещало ее красным светом. Тогда она вся горела, красные отблески играли и переливались, точно в огромном, мелко отшлифованном драгоценном камне.

Сквозь толстые прозрачные стекла виднелись заключенные растения. Несмотря на величину оранжереи, им было в ней тесно. Корни переплелись между собою и отнимали друг у друга влагу и пищу. Ветви дерев мешались с огромными листьями пальм, гнули и ломали их и сами, налегая на железные рамы, гнулись и ломались. Садовники постоянно обрезали ветви, подвязывали проволоками листья, чтобы они не могли расти, куда хотят, но это плохо помогало. Для растений нужен был широкий простор, родной край и свобода. Они были уроженцы жарких стран, нежные, роскошные создания; они помнили свою родину и тосковали о ней. Как ни прозрачна стеклянная крыша, но она не ясное небо. Иногда, зимой, стекла обмерзали; тогда в оранжерее становилось совсем темно. Гудел ветер, бил в рамы и заставлял их дрожать. Крыша покрывалась наметенным снегом. Растения стояли и слушали вой ветра и вспоминали иной ветер, теплый, влажный, дававший им жизнь и здоровье. И им хотелось вновь почувствовать его веянье, хотелось, чтобы он покачал их ветвями, поиграл их листьями. Но в оранжерее воздух был неподвижен; разве только иногда зимняя буря выбивала стекло, и резкая, холодная струя, полная инея, влетала под свод. Куда попадала эта струя, там листья бледнели, съеживались и увядали.

Но стекла вставляли очень скоро. Ботаническим садом управлял отличный ученый директор и не допускал никакого беспорядка, несмотря на то что большую часть своего времени проводил в занятиях с микроскопом в особой стеклянной будочке, устроенной в главной оранжерее.

Была между растениями одна пальма, выше всех и красивее всех. Директор, сидевший в будочке, называл ее по-латыни Attalea! Но это имя не было ее родным именем: его придумали ботаники. Родного имени ботаники не знали, и оно не было написано сажей на белой дощечке, прибитой к стволу пальмы. Раз пришел в ботанический сад приезжий из той жаркой страны, где выросла пальма; когда он увидел ее, то улыбнулся, потому что она напомнила ему родину.

– А! – сказал он. – Я знаю это дерево. – И он назвал его родным именем.

– Извините, – крикнул ему из своей будочки директор, в это время внимательно разрезывавший бритвою какой-то стебелек, – вы ошибаетесь. Такого дерева, какое вы изволили сказать, не существует. Это – Attalea princeps, родом из Бразилии.

– О да, – сказал бразильянец, – я вполне верю вам, что ботаники называют ее – Attalea, но у нее есть и родное, настоящее имя.

– Настоящее имя есть то, которое дается наукой, – сухо сказал ботаник и запер дверь будочки, чтобы ему не мешали люди, не понимавшие даже того, что уж если что-нибудь сказал человек науки, так нужно молчать и слушаться.

А бразильянец долго стоял и смотрел на дерево, и ему становилось всё грустнее и грустнее. Вспомнил он свою родину, ее солнце и небо, ее роскошные леса с чудными зверями и птицами, ее пустыни, ее чудные южные ночи. И вспомнил еще, что нигде не бывал он счастлив, кроме родного края, а он объехал весь свет. Он коснулся рукою пальмы, как будто бы прощаясь с нею, и ушел из сада, а на другой день уже ехал на пароходе домой.

А пальма осталась. Ей теперь стало еще тяжелее, хотя и до этого случая было очень тяжело. Она была совсем одна. На пять сажен возвышалась она над верхушками всех других растений, и эти другие растения не любили ее, завидовали ей и считали гордою. Этот рост доставлял ей только одно горе; кроме того, что все были вместе, а она была одна, она лучше всех помнила свое родное небо и больше всех тосковала о нем, потому что ближе всех была к тому, что заменяло им его: к гадкой стеклянной крыше. Сквозь нее ей виднелось иногда что-то голубое: то было небо, хоть и чужое, и бледное, но все-таки настоящее голубое небо. И когда растения болтали между собою, Attalea всегда молчала, тосковала и думала только о том, как хорошо было бы постоять даже и под этим бледненьким небом.

– Скажите, пожалуйста, скоро ли нас будут поливать? – спросила саговая пальма, очень любившая сырость. – Я, право, кажется, засохну сегодня.

– Меня удивляют ваши слова, соседушка, – сказал пузатый кактус. – Неужели вам мало того огромного количества воды, которое на вас выливают каждый день? Посмотрите на меня: мне дают очень мало влаги, а я все-таки свеж и сочен.

– Мы не привыкли быть чересчур бережливыми, – отвечала саговая пальма. – Мы не можем расти на такой сухой и дрянной почве, как какие-нибудь кактусы. Мы не привыкли жить как-нибудь. И кроме всего этого, скажу вам еще, что вас не просят делать замечания.

Сказав это, саговая пальма обиделась и замолчала.

– Что касается меня, – вмешалась корица, – то я почти довольна своим положением. Правда, здесь скучновато, но уж я, по крайней мере, уверена, что меня никто не обдерет.

– Но ведь не всех же нас обдирали, – сказал древовидный папоротник. – Конечно, многим может показаться раем и эта тюрьма после жалкого существования, которое они вели на воле.

Тут корица, забыв, что ее обдирали, оскорбилась и начала спорить. Некоторые растения вступились за нее, некоторые за папоротник, и началась горячая перебранка. Если бы они могли двигаться, то непременно бы подрались.

– Зачем вы ссоритесь? – сказала Attalea. – Разве вы поможете себе этим? Вы только увеличиваете свое несчастье злобою и раздражением. Лучше оставьте ваши споры и подумайте о деле. Послушайте меня: растите выше и шире, раскидывайте ветви, напирайте на рамы и стекла, наша оранжерея рассыплется в куски, и мы выйдем на свободу. Если одна какая-нибудь ветка упрется в стекло, то, конечно, ее отрежут, но что сделают с сотней сильных и смелых стволов? Нужно только работать дружнее, и победа за нами.

Сначала никто не возражал пальме: все молчали и не знали, что сказать. Наконец саговая пальма решилась.

– Всё это глупости, – заявила она.

– Глупости! Глупости! – заговорили деревья, и все разом начали доказывать Attalea, что она предлагает ужасный вздор. – Несбыточная мечта! – кричали они.

– Вздор! Нелепость! Рамы прочны, и мы никогда не сломаем их, да если бы и сломали, так что ж такое? Придут люди с ножами и с топорами, отрубят ветви, заделают рамы и всё пойдет по-старому. Только и будет. что отрежут от нас целые куски…

– Ну, как хотите! – отвечала Attalea. – Теперь я знаю, что мне делать. Я оставлю вас в покое: живите, как хотите, ворчите друг на друга, спорьте из-за подачек воды и оставайтесь вечно под стеклянным колпаком. Я и одна найду себе дорогу. Я хочу видеть небо и солнце не сквозь эти решетки и стекла, – и я увижу!

И пальма гордо смотрела зеленой вершиной на лес товарищей, раскинутый под нею. Никто из них не смел ничего сказать ей, только саговая пальма тихо сказала соседке-цикаде:

– Ну, посмотрим, посмотрим, как тебе отрежут твою большую башку, чтобы ты не очень зазнавалась, гордячка!

Остальные хоть и молчали, но все-таки сердились на Attalea за ее гордые слова. Только одна маленькая травка не сердилась на пальму и не обиделась ее речами. Это была самая жалкая и презренная травка из всех растений оранжереи: рыхлая, бледненькая, ползучая, с вялыми толстенькими листьями. В ней не было ничего замечательного, и она употреблялась в оранжерее только для того, чтобы закрывать голую землю. Она обвивала собою подножие большой пальмы, слушала ее, и ей казалось, что Attalea права. Она не знала южной природы, но тоже любила воздух и свободу. Оранжерея и для нее была тюрьмой. «Если я, ничтожная, вялая травка, так страдаю без своего серенького неба, без бледного солнца и холодного дождя, то что должно испытывать в неволе это прекрасное и могучее дерево! – так думала она и нежно обвивалась около пальмы и ласкалась к ней. – Зачем я не большое дерево? Я послушалась бы совета. Мы росли бы вместе и вместе вышли бы на свободу. Тогда и остальные увидели бы, что Attalea права».

Но она была не большое дерево, а только маленькая и вялая травка. Она могла только еще нежнее обвиться около ствола Attalea и прошептать ей свою любовь и желание счастья в попытке.

– Конечно, у нас вовсе не так тепло, небо не так чисто, дожди не так роскошны, как в вашей стране, но все-таки и у нас есть и небо, и солнце, и ветер. У нас нет таких пышных растений, как вы и ваши товарищи, с такими огромными листьями и прекрасными цветами, но и у нас растут очень хорошие деревья: сосны, ели и березы. Я – маленькая травка и никогда не доберусь до свободы, но ведь вы так велики и сильны! Ваш ствол тверд, и вам уже недолго осталось расти до стеклянной крыши. Вы пробьете ее и выйдете на божий свет. Тогда вы расскажете мне, всё ли там так же прекрасно, как было. Я буду довольна и этим.

– Отчего же, маленькая травка, ты не хочешь выйти вместе со мною? Мой ствол тверд и крепок: опирайся на него, ползи по мне. Мне ничего не значит снести тебя.

– Нет уж, куда мне! Посмотрите, какая я вялая и слабая: я не могу приподнять даже одной своей веточки. Нет, я вам не товарищ. Растите, будьте счастливы. Только прошу вас, когда выйдете на свободу, вспоминайте иногда своего маленького друга!

Тогда пальма принялась расти. И прежде посетители оранжереи удивлялись ее огромному росту, а она становилась с каждым месяцем выше и выше. Директор ботанического сада приписывал такой быстрый рост хорошему уходу и гордился знанием, с каким он устроил оранжерею и вел свое дело.

– Да-с, взгляните-ка на Attalea princeps, – говорил он. – Такие рослые экземпляры редко встречаются и в Бразилии. Мы приложили всё наше знание, чтобы растения развивались в теплице совершенно так же свободно, как и на воле, и, мне кажется, достигли некоторого успеха.

При этом он с довольным видом похлопывал твердое дерево своею тростью, и удары звонко раздавались по оранжерее. Листья пальмы вздрагивали от этих ударов. О, если бы она могла стонать, какой вопль гнева услышал бы директор!

«Он воображает, что я расту для его удовольствия, – думала Attalea. – Пусть воображает!..»

И она росла, тратя все соки только на то, чтобы вытянуться, и лишая их свои корни и листья. Иногда ей казалось, что расстояние до свода не уменьшается. Тогда она напрягала все силы. Рамы становились всё ближе и ближе, и наконец молодой лист коснулся холодного стекла и железа.

– Смотрите, смотрите, – заговорили растения, – куда она забралась! Неужели решится?

– Как она страшно выросла, – сказал древовидный папоротник.

– Что ж, что выросла! Эка невидаль! Вот если б она сумела растолстеть так, как я! – сказала толстая цикада, со стволом, похожим на бочку. – И чего тянется? Всё равно ничего не сделает. Решетки прочны, и стекла толсты.

Всеволод Михайлович Гаршин; Российская империя, Екатеринославская губерния, Бахмутский уезде; 14.02.1855-24.03.1888

Всеволод Гаршин оставил заметный след в русской литературе, как мастер психологического рассказа. Первый детский фильм с СССР был снят по мотивам рассказа Гаршина «Сигнал». Также несколько раз была экранизирована сказка Гаршина «Лягушка — путешественница».

Биография Гаршина

Писатель появился на свет 14 февраля 1855 года в уезде Екатеринославской губернии, третьим ребенком в семье. Отец Всеволода был военным, а мать домохозяйкой, хотя она была очень образованной женщиной. Воспитание матери сильно повлияло на становление личности будущего писателя, заложило любовь к литературе. Когда писателю было три года, его отец купил дом в Харьковской губернии, куда в скором времени переехала все семья. Гаршин сказки читать полюбил еще во младенчестве, ведь читать он научился всего в четыре года. Его учителем был П. Завадский, с которым в январе 1860 года сбежала мать писателя. Михаил Гаршин обратился в полицию, и беглецов поймали. Впоследствии Завадский оказался известным революционным деятелем. Затем мать Гаршина уехала в Петербург, чтобы иметь возможность навещать возлюбленного. Эта семейная драма оказала большое влияние на маленького Всеволода, мальчик стал нервным и тревожным. Он жил с отцом, и семья часто переезжала.

В 1864, когда Гаршину исполнилось девять, мать забрала его к себе в Петербург и отдала учиться в гимназию. Писатель с теплотой вспоминал годы, проведенные в гимназии. Из-за плохой успеваемости и частых болезней он вместо положенных семи лет, учился десять. Всеволода интересовала только литература и естественные науки, а математику он не любил. В гимназии он принимал участие в литературном кружке, где Гаршина рассказы пользовались популярностью.

В 1874 году Гаршин стал студентом Горного института, через некоторое время в газете «Молва» был напечатан его первый сатирический очерк. Когда писатель был на третьем курсе, Турция объявила войну России, и в тот же день Гаршин отправился на войну добровольцем. Он считал безнравственным отсиживаться в тылу, пока русские военные гибли на поле боя. В одном из первых сражений Всеволод был ранен в ногу, в дальнейших военных действиях автор не принимал участия. Вернувшись в Петербург, писатель с головой погрузился в литературу, произведения Гаршина достаточно быстро набирали популярность. Война сильно повлияла на мироощущение и творчество писателя. В его рассказах часто поднимается тема войны, персонажи наделены крайне противоречивыми чувствами, сюжеты полны драматизма. Первый рассказ о войне «Четыре дня» наполнен личными впечатлениями писателя. Например, сборник «Рассказы», вызвал большое количество споров и неодобрения. Также Гаршин писал детские рассказы и сказки. Почти все сказки Гаршина полны тоски и трагизма, за что автора много раз упрекали критики.

После казни Молодецкого, который совершил покушение на графа Лорис-Меликова в феврале 1880 года, подростковый психический недуг писателя обострился, из-за этого Гаршину пришлось провести полтора года в харьковской психиатрической лечебнице. В 1882 году по приглашению Всеволод работал и жил Спасском-Лутовинове, а также трудился в издательстве «Посредник» и считал этот период жизни самым счастливым. Были выпущены сборники, в которые входили новеллы, очерки и краткие сказки Гаршина. В это время он пишет рассказ «Красный цветок», на который помимо литературных критиков, обратил внимание известный врач-психиатр Сикорский. В рассказе, по мнению врача, сделано правдивое описание душевного расстройства в художественной форме. Гаршин в скором времени вернулся в Петербург, где в 1883 году женился на Н. Золотиловой. В это время писатель писал мало, но все произведения издавались и были очень популярны.

Желая иметь дополнительный нелитературный заработок, автор устроился секретарем в канцелярии Съезда железных дорог. В конце 1880-х в семье Всеволода начались ссоры, и писатель неожиданно решил уехать на Кавказ. Но его поездка не состоялась. Биография Гаршина трагична, 19 марта в 1888 году известный русский прозаик Всеволод Гаршин покончил жизнь самоубийством, бросившись в пролет лестницы. После падения автор впал в кому и спустя 5 дней скончался.

Заметки о художественных выставках

Новая картина Семирадского «Светочи христианства»

Подлинная история Энского земского собрания

В.М.Гаршина (1855- 1888) современники называли «Гамле­том наших дней», «центральной личностью» поколения 80-х го­дов - эпохи «безвременья и реакции». Он начал писательский путь во второй половине 1870-х, в разгар народничества, но на­родником не стал. Его взгляды ближе были к толстовству, прежде всего к идеям отказа от индивидуалистического бунта в пользу безличного существования. Расходился он с Толстым в религиоз­но-философских убеждениях.

Многие отмечали кроткую доброту, скромность, «ангельское» обаяние Гаршина, его тягу к счастью и вместе с тем доходящую до болезненных приступов чуткость к чужим страданиям, всяко­му жизненному безобразию.

В реалистической прозе Гаршина возрождались романтические традиции, эпика сочеталась с лиризмом. Писатель одним из пер­вых начал применять в литературном творчестве приемы импрес­сионизма, заимствованные из современной ему живописи, с тем чтобы потрясти воображение и чувства читателя, разбудить его прирожденное сознание добра и красоты, помочь родиться чест­ной мысли. В гаршинских рассказах и сказках складывался стиль, явившийся истоком прозы писателей рубежа XIX-XX веков, та­ких как Чехов, Бунин, Короленко, Куприн.

Высшим авторитетом в современной живописи был для писа­теля И.Е.Репин, в литературе - Л.Н.Толстой. Мастеров реали­стического искусства он противопоставлял сторонникам натура­лизма или «чистого искусства». Воображение было для Гаршина важным моментом реалистического видения действительности, при этом точность, конкретная подробность деталей отличают почти все его произведения. Совершенная форма, освобожденная рукой автора от «балласта» случайных слов, должна служить бла­городной общественной цели. «Он был горячим сторонником уп­рощения интеллигентской речи и считал, что даже большие про­изведения общечеловеческого содержания вполне можно писать слогом, понятным даже полуграмотному читателю», - писал из­датель В.Г.Чертков. Творческие принципы Гаршина во многом отвечают требованиям, некогда предъявленным Белинским к дет­скому писателю.

Гаршин мечтал издать все свои сказки отдельной книгой с посвящением «великому учителю своему Гансу Христиану Андер­сену». Многое в сказках напоминает истории Андерсена, его ма­неру преображать картины реальной жизни фантазией, обходясь без волшебных чудес. Не меньше любил он произведения Диккен­са. Лучшей книгой считал «Робинзона Крузо»: «Эта книга учит, что человек вполне может довольствоваться самим собою, может все делать за себя сам». Причиной массы зла, полагал писатель, является использование труда других людей. Эти идеи Гаршина предвосхищали позднее учение Л.Н.Толстого.

Детство и детская литература занимали Гаршина на протяже­нии всего десятилетия творческой жизни. В планах начинающего писателя была «История прогимназии», большая часть его «Авто­биографии» освещает детские годы жизни. Прочитав автобиогра­фическую повесть Чехова о детстве «Степь», Гаршин доказывал окружающим превосходство над собою таланта писателя, еше ши­роко не признанного.

Гаршин переводил для детей сказки европейских авторов, ра­ботал как редактор и критик детской литературы. Он тщательно редактировал книгу Н.А. Корфа «Друг детей» - пособие для млад­ших школьников, выдержавшее до этого девять изданий. Он кри­тиковал в ней отсутствие плана, невежественность, сюсюканье, стилистические ошибки и пр. Вместе с педагогом А.Я.Гердом он задумал «Обзоры детской литературы» и сотрудничал с привле­ченными рецензентами (два выпуска вышли при жизни писате­ля, а третий - посмертно).

Рецензии в «Обзорах» анонимны, представление о взглядах Гаршина на детскую литературу можно получить косвенным пу­тем. Популярный детский писатель А. В.Авенариус составлял сбор­ник «Образцовые сказки русских писателей». Гаршин прислал для него «Сказку о жабе и розе» и отозвался по поводу исключения из сборника поэмы «Кузнечик-музыкант» (1788) Я.П.Полонского:

Я решительно не разделю нападок, которым мы подверглись за это помещение. Относительно любви у нас существует с детьми странная политика. Так сказать, официально наши дети считаются состоящими в невинном неведении чуть ли не до юношеского возраста; но ведь вся­кий, кто помнит свое детство, знает, каким безобразным путем получа­ются первые извращенные гнусные сведения о грязной стороне любов­ных отношений; и часто как рано они получаются! И мы старательно оберегаем детей от всего, дающего намек на любовь даже и в прекрас­нейших ее проявлениях, не даем им в руки Полонского и в то же время лицемерно стараемся забыть, что мы решительно не имеем возможнос­ти уберечь их от извращенного знания о самой грязи отношений между полами.

Я прочел поэму очень давно, еше ребенком, и, кроме самых чистых впечатлений, не вынес из нее ничего. Не могу сказать и того, чтобы в ней было много недоступного детскому пониманию (конечно, не ма­леньких детей); перечитывая «Кузнечика» много раз уже взрослым, я не вынес из него ничего нового (разрядка автора. - И.А.), что бы ус­кользнуло от моего детского понимания, а только возобновил глубокое и доброе впечатление.

Вместе с тем Гаршин утверждал, что чтение сугубо взрослых книг наносит вред детской душе. Так ему подсказывал собствен­ный опыт. В возрасте от пяти до семи лет он читал с помощью отца романы, увлекавшие его родителей, особенно мать, - «Хи­жину дяди Тома» и «Жизнь негров» Г. Бичер-Стоу, «Собор Па­рижской Богоматери» В.Гюго, «Что делать?» Н.Г.Чернышевско­го. Однако радость и настоящую пользу доставляли ему детская книжка «Мир Божий» Разина, сочинения Пушкина, Гоголя, Жу­ковского, Лермонтова («Герой нашего времени» остался не поня­тым, только судьба Бэлы вызвала детские слезы). Эти биографи­ческие факты еще раз доказывают, что в середине XIX века дет­ское чтение в России еще не имело четких, скрепленных тради­цией границ.

Раннее приобщение к миру литературы способствовало и ран­ним опытам сочинительства. В восемь лет Всеволод Гаршин скла­дывал стихи о поразившей его Неве, позже участвовал в «гимна­зической литературе» (по его выражению), поместив в учениче­ской газете фельетоны и даже целую поэму (в гекзаметрах, напо­добие «Илиады») - с описанием гимназического быта, преиму­щественно драк. К педагогам повзрослевший ученик был преис­полнен искренней любви и благодарности.

В круг чтения детей младшего и среднего школьного возраста вошли в основном сказки Гаршина. Среди них одна имеет подза­головок «Для детей» - «Сказка о жабе и розе» (1884), другая была впервые опубликована в детском журнале «Родник» - «Лягушка-путешественница» (1887). Прочие сказки не предназначались ав­тором для детей, хотя, по воле взрослых, появлялись в детских изданиях, в том числе в хрестоматиях: «АПа1еа рппсерз» (1880), «То, чего не было» (1882), «Сказание о гордом Агее» (1886).

Гаршинские сказки по жанровым особенностям ближе к фи­лософским притчам, они дают пищу для размышлений.

Вымысел нужен был Гаршину ровно настолько, чтобы реаль­ность оставалась реальностью и при этом просвечивала необыч­ная, потаенная ее основа. Растения и животные в его сказках го­ворят и чувствуют вполне по-человечески, они совершают по­ступки и даже философствуют о смысле жизни, но остаются все-таки самими собой. Писатель не стремился придавать своим про­изведениям аллегорический смысл, считая аллегорию плоской и однозначной. Его образы можно рассматривать с противополож­ных точек зрения, по-разному оценивать общую мысль той или иной сказки - произведение изменяется в зависимости от чита­тельской позиции, а потому читатель не может быстро с ним рас­статься.

Таково, например, «Стихотворение в прозе» (1884), в котором Гаршин выразил диалектическое единство прекрасного и безоб­разного в жизни.

Юноша спросил у святого мудреца Джиафара:

Учитель, что такое жизнь?

Хаджи молча отвернул грязный рукав своего рубища и показал ему отвратительную язву, разъедавшую его руку.

А в это время гремели соловьи и вся Севилья была наполнена благо­уханием роз.

Сказка «То, чего не было» редко читается детям: равновесие вымысла и реальности в ней совершенно, но осложняется для детского восприятия малой динамичностью. Обрисовка «малень­кой, но очень серьезной компании» животных и насекомых мо­жет служить для детских писателей образцом мастерства. Приве­дем пример.

Поди ты, братец, со своим трудом! - сказал муравей, прита­щивший во время речи навозного жука, несмотря на жару, чудови­щный кусок сухого стебелька. Он на минуту остановился, присел на четыре задние ножки, а двумя передними отер пот со своего измучен­ного лица.

Сказки о пальме и царе Агее звучат в детской аудитории чаше. Эти сказки объединяет тема гордости и смирения. Сказке «Апа1еа ргтсер$» предшествовало стихотворение «Пальма». Простой сю­жет держит весьма сложное содержание. Бразильская пальма, мечтающая о ветре и солние, пробивает верхушкой стеклянный свод и попадает в осенний дождь со снегом: ее спиливают, а трав­ку, росшую под ней и разделившую ее порыв, вырывают. Не­сколько миров так или иначе представлено в сказке: оранжерея с ее случайным собранием пленников, скучный северный город, далекая Бразилия, родина пальмы, намечены контуры миров, откуда родом прочие растения. Понятие о счастье у всех разное (саговой пальме нужно много воды, а ее соседи довольствуются малым), но суть в том, что бунт против оранжерейного плена не может привести ни к свободе, ни к счастью. Вместе с тем мечта­ния растений о настоящей жизни - такая же реальность, как их железно-стеклянная клетка или дождь со снегом за стеклом. Автор сочувствует пальме, но более сильные его симпатии отданы трав­ке, смиренно разделившей участь подруги.

«Сказание о гордом Агее» явилось пересказом библейского сю­жета и народной легенды из собрания А. Н.Афанасьева. Писатель изменил концовку легенды: в источниках царь Агей по воле нака­завшего его ангела служит три года нищим и возвращается на трон, чтобы править с добром и мудростью. У Гаршина царь Агей просит ангела отпустить его «в мир к людям»; он хочет и дальше служить бедным, чтобы не ожесточалось его сердце одиноким сто­янием среди народа.

«Сказка о жабе и розе» была написана под влиянием многих впечатлений - от смерти поэта С.Я.Надсона, домашнего кон­церта А. Г. Рубинштейна и присутствия на концерте одного не­приятного старого чиновника. Произведение являет собой пример синтеза искусств на основе литературы: притча о жизни и смерти рассказана в сюжетах нескольких импрессионистских картин, по­ражающих своей отчетливой визуальностью, и в переплетении музыкальных мотивов. Это скорее поэма в прозе. Угроза безобраз­ной смерти розы в пасти жабы, не знающей другого применения красоты, отменена ценой иной смерти: роза срезана прежде увя­дания для умирающего мальчика, чтобы утешить его в последний миг. Смысл жизни самого прекрасного существа - быть утешени­ем для страждущего.

Сказка «Лягушка-путешественница» - классическое произве­дение в чтении детей, в том числе и старших дошкольников и младших школьников. Источником ее сюжета послужила древне­индийская басня о черепахе и утках 1 . Это единственная веселая сказка Гаршина, хотя и в ней комизм сочетается с драматизмом.

Писатель нашел золотую середину между естественно-научным описанием жизни лягушек и уток и условным изображением их «характеров». Вот фрагмент естественно-научного описания.

Вдруг тонкий, свистящий, прерывистый звук раздался в воздухе. Есть такая порода уток: когда они летят, то их крылья, рассекая воздух, точ­но поют, или, лучше сказать, посвистывают. Фью-фью-фью-фью - раз­дается в воздухе, когда летит высоко над вами стадо таких уток, а их самих даже и не видно, так они высоко летят.

И утки окружили лягушку. Сначала у них явилось желание съесть ее, но каждая из них подумала, что лягушка слишком велика и не пролезет в горло. Тогда все они начали кричать, хлопая крыльями:

Хорошо на юге! Теперь там тепло! Там есть такие славные теплые болота! Какие там червяки! Хорошо на юге!

Такой прием незаметного «погружения» читателя из мира ре­ального в мир сказочно-условный особенно любил Андерсен. Бла­годаря этому приему в историю лягушкиного полета можно пове­рить, принять ее за редкий курьез природы. В дальнейшем панора­ма показана глазами лягушки, вынужденной висеть в неудобной позе. Отнюдь не сказочные люди с земли дивятся тому, как утки несут лягушку. Эти и другие детали способствуют еше большей убедительности сказочного повествования.

1 Приведем для сравнения басню из древнеиндийского сборника басен «Ка­лила и Димна», изданного в Москве в 1889 году.

«Передают, что в одном пруде, около которого находилась трава, было две утки. В пруде была также черепаха. Между ней и утками была любовь и дружба. Случилось, что эта вола уменьшилась.

Утки решили прощаться с черепахой и сказали: "Мир с тобой, мы ведь уходим из этого места вследствие недостатка в нем воды". Она ответила: "Напро­тив, недостаток воды очевиден для существа вроде меня, подобного судну, ко­торое способно жить только в воде. А вы. вы можете жить везде, где бы ни были. Унесите меня с собою". "Ладно", - сказали они ей. Она спросила: "Каким же способом вы понесете меня?" Они отвечали: "Мы возьмемся за оба конца пал­ки, а ты повиснешь посредине ее, и мы полетим с тобою в воздухе. Но берегись вымолвить хотя одно слово, если услышишь, что говорят люди". Затем они взя­ли ее и полетели с нею в воздухе. А люди сказали: "Удивительно, черепаха нахо­дится между двух уток, которые ее притом несут". Услышав это, она сказала: "Да лишит бог зрения ваши глаза, о люди". Когда же она открыла рот при произне­сении слов, она упала на землю и умерла».

Так же зыбко колеблется мысль автора. Умна лягушка или глу­па? Гениальна ли ее натура или заурядна? А как оценить характер и поведение уток? Сказка заканчивается хорошо или плохо? Что важнее - то, что лягушка спаслась при падении, или то, что погибла ее мечта о южных болотах? Ответы на эти и другие во­просы зависят от размышлений читателя, от его представлений о смысле существования.

Кроме того, детям читали рассказы «Красный цветок» (1883) и «Сигнал» (1887). Первый из них при жизни писателя произвел огромное впечатление на публику, и только этим сегодня можно объяснить включение в детское чтение мрачного повествования о том, как безумец, «последний идеалист», в сумасшедшем доме спасает мир от зла. «Сигнал», напротив, сохраняет свое значение в чтении наших юных современников. Более того, актуальность рас­сказа возросла в связи с необходимостью дать детям литературный ответ на вопросы о терроризме и героизме. Написанный в духе тол­стовской программы создания литературы для народа, рассказ от­личается четкостью этических противопоставлений, определенно­стью социальных, психологических характеристик героев, остро­той конфликта, сказовым стилем речи. Будучи по специальности инженером-путейцем, Гаршин с фактографической достоверностью передал жизнь и психологию железнодорожных обходчиков, ос­тавшись при этом свободен в изображении человеческих драм.

Педагог М.А.Рыбникова указывала, что у Гаршина могут по­учиться методам работы детские писатели. К этим методам она относила «широкое знание литературы общей и детской, знаком­ство с рядовыми учебными книгами, поиски занимательных сю­жетов и положений, опыт осовременивания испытанных старых сюжетов»: «Все это ради передачи воспитательного ценного мате­риала. Гаршин учит нас занимательность подчинять идее, учит быть простым без всякого упрощенчества».

Прибавить к этому перечню можно разве что возможность раз­вития в юном читателе и детском писателе способности к не­однозначному восприятию вещей.