Михаил веллер. Михаил веллер Веллер михаил невские рассказы

МИХАИЛ ВЕЛЛЕР

ЛЕГЕНДЫ НЕВСКОГО ПРОСПЕКТА

САГИ О ГЕРОЯХ

ЛЕГЕНДА О РОДОНАЧАЛЬНИКЕ ФАРЦОВКИ ФИМЕ БЛЯЙШИЦЕ

1. ИНТЕЛЛИГЕНТИК

В одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем годе, как известно, Вождь народов и племен решил устроить евреям поголовно землю обетованную на Дальнем Востоке, и сорока лет ему для этой акции уж никак не требовалось. И составлялись уже по домоуправлениям списки, и ушлые начальницы паспортных столов уже намечали нужным людям будущие освободиться квартиры, и сердобольные соседи в коммуналках делили втихаря еврейскую мебелишку, которую те с собой уволочь не смогут, и громыхал по городу Питеру трамвай с самодельным по красному боку лозунгом "Русский, бери хворостину, гони жида в Палестину". И евреям, естественно, все это весьма действовало на нервы и заставляло лишний раз задуматься о превратностях судьбы, скоротечности земного бытия и смысле жизни.

В двадцать два года людям вообще свойственно задумываться о смысле жизни Студент Кораблестроительного института, Ефим Бляйшиц писал диплом и отстраненно, как не о себе, соображал, удастся ли ему вообще закончить институт -- может быть, заочно? -- и как насчет работы кораблестроителя в Приморье. Амур, Тихий океан... да ничего, жить можно. Жил он, кстати, на Восьмой линии Васильевского острова, в комнатушке со старенькой мамой. Мам а, как и полагается маме, в силу возраста, опыта и материнской любви, смотрела на развертывающуюся перспективу более мрачно и безнадежно, чем сын, и плакала в его отсутствие. Друг же друга они убеждали, что все к лучшему, жить и вправду лучше среди своего народа и в Биробиджане, слава Богу, никто их уже не сможет обижать по пятому пункту; а может, все и обойдется.

Пребывать в этом обреченно-подвешенном состоянии было неуютно, особенно если ты маленький, черненький, очкастенький и картавишь: и паспорт не, нужно показывать, чтоб нарваться по морде. Фима нарвался тоже раз вечером в метро, несколько крепких подвыпивших ребятишек споро накидали ему по ушам, выдав характеристики проклятому еврейскому племени, и, обгаженный с ног до головы и насквозь, на темном тротуаре подле урны он подобрал окурок подлиннее и, не решаясь ни у кого попросить прикурить, выглотал колючий дым ночью в сортире; кривая карусель в голове несла проклятия и клятвы. Мама проснулась беззвучно, почувствовала запах табака и ничего не сказала.

Будучи человеком действия, назавтра Фима совершил два поступка: купил пачку папирос "Север", бывший "Норд", и пошел записываться в институтскую секцию бокса.

Куришь? -- спросил тренер, перемалывая звуки стальными зубами.

Нет,-- ответил Фима.-- Случайность.

Сколько лет?

Двадцать два.

Стар,-- с неким издевательским сочувствием отказал тренер, хотя для прихода в бокс Фима и верно был безусловно стар.

Хоть немного,-- с интеллигентской нетвердостью попросил Фима.

Мест все равно нет,-- сказал тренер и брезгливо усмехнулся глазами в безбровых шрамоватых складках.-- Но попробовать... Саша! поди сюда. Покажи новичку бокс. Понял? Только смотри, не очень,-- сказал им вслед не то, что слышалось в голосе.

Раздевайся,-- сказал Саша и кинул Фиме перчатки.

Стыдясь мятых трусов и бело-голубой своей щуплости, Фима пролез за ним под канат на ринг, где вальсировал десяток институтских боксеров, и был избит с ошеломляющей скоростью, от заключительного удара в печень весь воздух из него вышел с тонким свистом.

Вставай, вставай,-- приказал спокойно тренер,-- иди умойся.

Удар совсем не держит,-- якобы оправдываясь пояснил Саша.

Очки сидели на лице как-то странно, на улице он старался прятать в сторону лицо, дома в зеркало увидел, что его тонкий ястребиный носик налился сизой мякотью и прилег к щеке.

На тренировке был,-- пояснил он матери, и больше расспросов не возникало.

Нос так и остался кривоватым, что довершило Фимин иудейский облик до полукарикатурного, "мечта антисемита".

В портфеле же он стал носить с тех пор молоток, поклявшись при надобности пустить его в ход; что, к счастью, не потребовалось.

Тем временем соседки на кухне травили мать тихо и въедливо, как мышь; об этом сын с матерью тоже, по молчаливому и о боим ясному уговору, не разговаривали.

Это неверно, когда думают, что евреям так уж всю историю и не везет. Потому что смерть Сталина в марте 53 была замечательным везением, вопрос о переселении отпал, врачи-убийцы как бы вместе со всей нацией были реабилитированы, и по утрам соседи на кухне стали здороваться и даже обращаться со всяким мелким коммунальным сотрудничеством. И Фима благополучно получил диплом и был распределен на завод с окладом восемьсот рублей.

Но так и оставался, разумеется, маленьким затурканным евреем.

2. ОТКРЫТИЕ

Сначала появились стиляги. Сначала -- в очень небольшом количестве.

Пиджаки они носили короткие, а брюки -- легендарно узкие. Рубашки пестрые, а туфли -- на толстой подошве. И стриглись под французскую польку, оставляя спереди кок; а лучших мужских парикмахерских было две: одна -- в "Астроии", а другая -- на Желябова, рядом с Невским.

В милиции им норовили -- обычно не сами милиционеры, а патриотичные народные дружинники -- брюки распарывать, а коки состригать, о чем составлять акт и направлять его в деканат или на работу. Пресса рассматривала одевающихся так молодых людей как агентов ползучего империализма:

Иностранцы? Иностранки? Нет! От пяток до бровей -это местные поганки, доморощенный Бродвей!

Затем прошел исторический ХХ Съезд Партии, была объявлена оттепель и чуть ли не свобода, и страху в жизни стало куда поменьше, а надежд и оптимизма куда побольше.

А еще через год состоялся впервые в Союзе Международный фестиваль молодежи и студентов, наперли толпы молодых со всего мира, и после этого (мы отслеживаем сейчас только одно из следствий, которое и вплетено нитью в нашу историю) стиляг стало хоть пруд пруди: представители прогрессивной молодежи западных, южных и восточных стран покидали гостеприимную Советскую Россию в туфлях на босу ноги, запахивая пиджачки на голых, без рубашек, грудях: гардероб оставался на память о дружбе и взаимопонимании их московским и ленинградским приятелям.

Стукачей участвовало в празднестве уж не меньше, чем иностранцев, и дружили только самые безоглядные и храбрые,-- кроме специально выделенных для дружбы, разумеется, и проинструктированных, как именно надо дружить.

Фиму с его рожей никто дружить не уполномачивал; он и не дружил -опасался: дурак, что ли. Но глядя, как переходят на тела земляков шикарные и тонные шмотки, все крутил он и обдумывал одну нехитрую мыслишку.

Он эту мыслишку не один, уж надо полагать, обдумывал, но именно он, похоже, подошел к ней первый со всей еврейской глубиной и основательностью. Потому что на второй день фестиваля сообщил маме, что ему надо поговорить с хорошим старым адвокатом, какой, вроде, был среди ее знакомых.

Что случилось? -- испугалась мама.

Ничего не случилось,-- твердо заверил Фима.

Так зачем тебе адвокат? -- побледнела мама.

Чтоб и впредь ничего не случилось,-- твердо заверил сын.

Адвокат, разумеется, тоже был еврей, и принимал Фиму в такой же комнатушке коммуналки. Фима развязал испеченный мамой пирог, размял папиросу и посмотрел на адвоката.

Розочка, сходи в булочную,-- попросил адвокат жену.

Так какие же у вас неприятности? -- спросил он.-- Слушаю.

Слушайте внимательно,-- сказал Фима,-- и если можно, тут же забывайте. Никаких неприятностей нет и быть никогда не должно. Может ли иностранец подарить мне галстук?

Михаил ВЕЛЛЕР

Американист

Баллада о знамени

Крематорий

Легенда о заблудшем патриоте

Легенда о морском параде

Легенда о Моше Даяне

Легенда о родоначальнике Фарцовки Фиме Бляйшице

Легенда о соцреалисте

Легенда о стажере

Легенда о теплоходе «Вера Артюхова»

Маузер Папанина

Оружейник Тарасюк

Танец с саблями

Байки скорой помощи

Американист

Была в ходу в Ленинграде после шестьдесят седьмого года и такая шутка: «Чем

отличается Суэцкий канал от канала Грибоедова? Тем, что на Суэцком евреи сидят

по одну сторону, а на Грибоедова – на обеих».

На канале Грибоедова, а отнюдь не на Суэцком, родился некогда и известный

советский политический обозреватель-американист, комментатор, политолог и

обличитель Валентин Зорин. Правда, фамилия его была тогда не Зорин, а несколько

иная, более гармонирующая с внешним обликом. Про Зорина была и шутка

персональная: Родилась она во время визита в Союз Генри Киссинджера и

основывалась на необычайном их внешнем сходстве: Зорин был вылитой копией

Киссинджера, прямо брат-близнец, только в одну вторую натуральной величины – тот

же курчавый ежик, оттопыренные уши, жирный подбородок и роговые очки. «Скажите,

пожалуйста, господин Зорин, вы еврей? – Я – русский! – А-а. А я – американский».

Вот этот Валентин Зорин, знаменитый в те времена человек, лет двадцать

безвылазно просидел в Америке. Он был собкором ТАСС, и АПН, и «Правды», и всего

на свете. Он в этой Америке изнемогал и жертвовал жизнью на фронтах классовой

борьбы. Он жил в американском коттедже, ездил на американской машине, жрал

американскую еду и носил американскую одежду. В порядке ответной любезности он

сумел рассказать об Америке столько гадостей, что будь она хоть чуть-чуть

послабее и поменьше – давно бы рухнула под тяжестью его обличений. В

профессиональной среде он имел среди коллег кличку «Валька-помойка».

Зорин был профессионал, и не было в Америке такой мелочи, которую он не

обращал бы ей в порицание и нам в хвалу. Умел отрабатывать деньги. А деньги были

неплохие; зеленые такие. Баксы. Не каждый сумеет за антиамериканскую неусыпную

деятельность получать в американской же валюте.

Такое было время акробатов пера и шакалов ротационных машин.

И вот он однажды под вечер выходит из одних гостей. Его там в доме принимали

прогрессивные американцы, кормили его стеками, поили виски и говорили всякие

приятные вещи. И он уже обдумывает, как сделать из этого антиамериканский

материал. И повыгоднее его пристроить.

И идет он к своей машине, припаркованной в сотне метров у тротуара. И тут

сзади ему упирается в почку что-то вроде пистолетного ствола, и грубый голос

приказывает:

– Не шевелиться! Бабки гони!

Ограбление, значит. Типичный нью-йоркский вариант.

Зорин, как человек искушенный и все правила игры знающий, не дергается. В

нагрудном кармане пиджака у него, как советуют все полицейские инструкции, лежит

собой двадцать долларов всего, в нагрудном кармане.

– Доставай, но без резких движений!

Он осторожно достает двадцатку и протягивает за плечо. Ее берут, и голос

угрожает:

– Пять минут не двигаться! А то – покойник!

И тихие шаги удаляются назад.

Когда, по расчетам Зорина, времени проходит достаточно для того, чтобы

грабитель удалился на безопасное расстояние, он оглядывается – и видит, как за

угол скрывается поспешно негр. Самый такой обычный, в синих джинсах, в клетчатой

рубашке, в белых кедах.

Зорин садится в свою машину и едет. А сам обдумывает. Это ж какой случай

замечательный! Средь бела дня советский корреспондент ограблен в центре

Нью-Йорка вооруженным преступником! Вот уже до чего дошел разгул безобразий! И

полиция их продажная бессильна! Прекрасный материал сам в руки приплыл.

И чтобы сделать очередной журналистский шедевр более убедительным, емким и

панорамным – показать всю прогнилость и обреченность ихнего строя, он гонит к

ближайшему отделению полиции. Стреляный воробей: а то завопят потом – лжет этот

красный, никто его не грабил, почему не обратился в полицию, если грабили?!

Пожалуйста – обращаюсь.

А поди ты его поймай: лица не видел, примет не знаю, а таких ограблений – да

тысячи ежедневно. Стрелял наркоман двадцатку на дозу – это как промысел: верняк.

Он тормозит под вывеской полицейского участка и просит проводить его к

дежурному – он должен заявить об ограблении.

В отделении сидит под кондиционером здоровенный сержант с красной ирландской

рожей и голубыми глазками, вытянув ноги на стол, и жует жвачку.

– Привет! – говорит он Зорину. – Какие проблемы?

– Я советский журналист! – заявляет Зорин. – И меня сейчас ограбили прямо на

тротуаре в вашем городе!

– Да, – сочувствует детина, – это бывает. Кто ограбил?

– Приставили пистолет к спине и отобрали деньги.

– Приметы, – говорит детина, – приметы! Подробности потом. Если вы

заинтересованы, чтобы мы нашли преступника – давайте попробуем.

– Черный, – описывает Зорин ехидно. – В синих джинсах, в клетчатой рубашке. В

белых кедах. Роста так среднего. Не старый еще, конечно.

– Так, – спокойно говорит сержант. – Понятно. Где это, говорите, случилось,

мистер? Сколько минут назад?

А во всю стену мигает лампочки подробнейшая карта города.

Сержант щелкает тумблером и говорит:

– Алло! Джон? Фил? Уличное ограбление. Квадрат 16-Д. Тридцать шестая, близ

угла Второй авеню. Девятнадцать пятнадцать плюс-минус минута. Чернокожий,

среднего роста, синие джинсы, клетчатая рубаха, белые кеды. Давайте. Он бомбанул

русского журналиста, тот волну гонит. Да. Сколько он у вас взял, сэр?

А говорить, что весь этот сыр-бор из-за двадцатки, как-то и неудобно. Не того

Этот цикл, на мой взгляд, является одним из наиболее ярких и значимых событий в русской литературе конца двадцатого века. В нем есть сильные и слабые стороны, но в целом он представляет собой отображение образа жизни, мышления, надежд и желаний простых людей, наших соотечественников, о которых и для которых он написан. В виде небольших рассказов, зачастую в шутливой или сатирической форме, автор открывает глаза читателю на многие проблемы нашего времени.

Неповторимый индивидуальный стиль и язык Михаила Веллера обеспечил этому циклу огромную популярность. Тем же, кто еще не читал этих замечательных рассказов - советую обратить свое внимание и не пожалеть времени. От этого цикла вы не сможете оторваться.

Оценка: 8

Без праведника, как известно, не стоит село. А город без героя. А уж такой город как С. Петербург, совсем недавно еще Ленинград, должен иметь по герою на каждый перекресток, не меньше!

Но только вот герои советского периода совсем не похожи на киевского Илюшу Муромца со товарищи, ни на новгородского Мефодия Буслаевича или Садко. Это хитрый еврей Фима, сообразивший как обойти статью о спекуляции; это девушка Марина, не ведающая никаких моральных принципов, но мечтающая о женском счастье, в своем понимании; это сотрудники первого ленинградского крематория, воспользовавшиеся служебным положением и многие другие.

А сколько баек и настоящих легенд могут вам рассказать сотрудники скорой помощи или милиции! А о приключениях наших имигрантов заграницей существует столько сказаний, иначе и не скажешь: сказаний! И сколько людей об этом ничегошеньки не знают, потому что легенды сие передаются как встарь, из уст в уста, в кабаках, на лавочках и им подобным местам. Так было, пока М. Веллер не записал все старательно собранные истории в отдельный сборник, облачив их в литературную форму с помощью блестящего языка и искрометного юмора.

Замечу, что не все рассказы цикла я удостоил высоких оценок, однако всему сборнику я не могу поставить меньше 10. Ибо это настоящая летопись, благодаря которой Питер, и не только он, открывается читателю с новой стороны и в новых красках

Оценка: 10

В предисловии к одному из изданий этого цикла справедливо замечено, что рассказы эти в большинстве своём смешные, но невесёлые. Сколько правды, а сколько вымысла в этих байках достоверно не знает, наверное, сам автор. А сами истории очень разные, классифицировать их довольно сложно. Скажем так, чем больше в конкретном рассказе социальной составляющей, тем меньше хочется смеяться. Сейчас принято говорить о СССР, как о стране, которую мы потеряли, большинство бывших его граждан говорят о нём с ностальгией и сожалением. Не буду затевать здесь такого рода полемику, но скажу, что такая позиция свидетельствует о хороших душевных качествах нашего народа: мы по-прежнему склонны помнить хорошее, а забывать плохое. А плохое конечно было и в этих байках уделено этому немало внимания. Например, Веллер напомнил нам о том, что для того чтобы при СССР пойти в гору, крайне желательно было, чтобы к способностям и талантам прилагался бы партбилет. Зато к владельцам партбилетов не всегда прилагались человеческие достоинства... Или о постоянных перестраховках - как бы чего не вышло и не пришлось бы за это отвечать («полезнее всего - запретить» - В. Пикуль). И так далее в том же духе. Но таких историй не более трети. Остальные можно делить по принадлежности к флотскому, армейскому, медицинскому юмору. Есть истории о коллегах великого комбинатора. Есть рассказы откровенно скабрезные и даже намеренно пошловатые.

Также можно рассматривать этот цикл, как своеобразный тест. Вы смеётесь, читая о похождениях аферистов? Ничего, все смеются. А как на счёт социальной сатиры? Тоже смеётесь? Ладно, тогда попробуем что-нибудь более серьёзное? Сумасшествие, зоофилия, суицид, убийство, наконец смерть детей - Веллер как будто испытывает каждого из читателей, его местами очень чёрный юмор перетекает в область, где юмора как такового быть уже не может, как не может быть жизни в вакууме.

Этот сборник - череда очень ярких, запоминающихся историй. Составлен он так, что вряд ли вам понравится каждый из составляющих его рассказов, но что-нибудь вам точно да понравится, как минимум. Очень рекомендую.

Оценка: 9

Рассказы сборника действительно интересны. Но это, как мне кажется, далеко не главная причина всенародной популярности «Легенд...». Автору удалось придумать два любопытных хода: во-первых вставить в название книги слово «Легенды..», а во-вторых сделать героями своих рассказов всем хорошо знакомых людей, почти наших современников (но которые, естественно, уже успели умереть и в суд за клевету не подадут:smile:).

Таким образом читатель в процессе поглощения книги не только наслаждается увлекательным сюжетом, но и попадает в хорошо знакомый ему, привычный мир со знакомыми реальными героями. И... начинает маяться от любопытства: было это все на самом деле или нет? А неудовлетворенное любопытство - это такая заноза, которая остается в человеке надолго..

И последнее: к успеху книги, конечно же приложила руку (?) и уникальная манера изложения автора, при которой у читателя создается впечатление, что Веллер сам сидит напротив и запросто, по-домашнему, рассказывает все это именно тебе...

Оценка: 8

Очень достойный цикл рассказов с поучительными историями, многие из которых отражают вехи в истории СССР/России. Ведь история вершится не только с помощью известных людей, но и простых жителей страны. Неповторимый стиль автора наполняет книгу не только положительной энергией, но помогает читателю постичь те проблемы и понять тех людей, которые жили в то время. Ведь многие из нас родились уже в угасающем СССР, а некоторые и в новой Россиии...

Оценка: 8

Без оговорок, «Легенды Невского проспекта» можно назвать веховым произведением. 1993 год. Первые годы растерянности народной души и отсутствия твердой социальной опоры после распада Советского союза. Но прошлого не воротишь. Есть диагноз, и нужен был рецепт. Во-первых, было необходимо чувство ностальгии, проникнутой атмосферой былого времени (ибо нельзя просто так всё взять и забыть, да и не нужно забывать, наоборот). Во-вторых, эта ностальгия не должна затмевать собой все негативные явления, дабы помнить не только лишь хорошее, но и ряд изъянов, которые, исходя из свойств нашей памяти, легко могут затеряться в изобилии умиления. «Легенды Невского проспекта» выполняют обе задачи на отлично. Атмосфера, диалоги, быт, стиль мышления и нравы - всё выверено досконально и достоверно. С другой стороны, сатиры в тексте очень много - бюрократия, условность работы гос структур, бесполезность ряда бытовых армейских и морских традиций (хоть они и милы душе), чрезмерное желание из всего устроить партсобрание, наивность людей, и пр. В итоге, то, что требовалось от этого произведения в свое время, - выполнено, словно плановая норма;) Но что объединяет две стороны этой непростой медали - это юмор. Где-то легкий, где-то крайне сатирический, а где-то даже пошловатый.

«Легенды» разделены на подциклы: «Саги о героях», «Легенды Сайгона», «Байки Скорой помощи» и «Легенды разных перекрестков».

«Саги о героях» - часть легенд, с относительно большими по объему рассказами, описывающая истории отдельных людей, которые шли к успеху, или просто искали себя на бескрайности советского пространства. Это и первый в истории фарцовщик; и типичная красавица легкого поведения, мечтавшая о такой же красивой жизни, как она сама; и британский еврей, оказавшийся во время ВОВ в гуще событий, и незапланированно для руководства пробивший немецкую оборону, и многие другие. Это истории об удивительных людях, и их приключениях. Лучшие здесь для меня: «Марина», «Легенда о стажере», «Легенда о Моше Даяне» и «Оружейник Тарасюк».

«Легенды Сайгона» - пожалуй, лучший подцикл. Рассказы о необычных случаях, происходивших в обычных советских условиях. Здесь и пропажа знамени на параде богом забытой военной части; и сверхсрочный выход недоремонтированного парахода для участия в параде, и что из этого вышло; и северо-арктическая научная экспедиция, не забывающая соблюдать столь свойственный бюрократизм даже в кругу 4-х человек; и античная статуя Лаокоон, обнажающая непристойные части тела, что не соответствует нравственности советского человека; и журналист-американист, которого ограбил негр в Штатах, после чего он думает: «ну щас я им задам», и другие. Мой топ здесь: «Маузер Папанина», «Легенда о соцреалисте», «Американист», «Легенда о морском параде» и «Баллада о знамени».

«Байки Скорой помощи» - подцикл, выбивающийся из линии прошлых двух. Во-первых, рассказы совсем коротенькие, страницы по 4. А во-вторых, они главным образом именно юмористические. Если до этого всё-таки автор пытался, в первую очередь, показать быт и нормы жизни, то здесь больше юмора и меньше глубины. Не могу сказать, что это плохо, ведь у данного подцикла есть огромное преимущество: шутки и истории, излагаемые здесь, так проросли в нашу жизнь и приобрели такую массу трактовок и пересказов, что это достойно уважения. Вроде и думаешь: откуда эти сюжеты брались изначально? Да вот откуда - из «Легенд Невского проспекта». Здесь лучшие рассказы для меня: «Огнестрельное», «Падение с высоты», «Искусана животным» и «Ревизор».

«Легенды разных перекрестков» - подцикл-дополнение, написанный в 1999 году. В принципе выдержанный в стиле 1-го и 2-го подциклов, имеющий уже более разношерстный по качеству состав рассказов, среди которых есть и отличные, и всё-таки уже что-то «совсем не то». Половина рассказов повествует о похождениях советского человека по большому миру (Дания, Англия, Египет), что тоже вносит некую новизну. Здесь мой топ: «Посвящается Стелле», «Баллада датской тюрьмы», «Рыжик», «Легенда о Лазаре».

В завершение хочется сказать вот о чем. Я прочитал ряд отзывов как к «Легендам» в целом, так и к отдельным рассказам. Почти везде кочует одна и та же фраза «Забавно, но вряд ли такое могло случиться на самом деле», либо «Забавно, такое вполне могло случиться на самом деле», либо «Здорово, но этого просто не могло быть», либо «Да, классно, прям вижу, как такое могло быть», и так далее, и так далее... Господи, успокойтесь ради бога. Название произведения - «Легенды Невского проспекта». Легенды! Вам не нужно выяснять, было ли это на самом деле или нет. Почему-то о других произведениях в жанре реализма таких вопросов не возникает. Почему? Не знаю. Просто не пытайтесь определить, было такое или не было. Всё равно не узнаете. Просто читайте и наслаждайтесь:)

Оценка: 9

А я вот не буду хвалить, потому что следом за «Легендами...» почитал Довлатова, его «Чемодан» и «Записки на IBM», и на мой совершенно субъективный взгляд, Веллер отлично сыграл в стилизацию, но всего лишь повторился, а не изобрел что-то новое.

Он удачно попал в нужное время и в нужное место, написал хорошую злободневную прозу, которая оказалась востребована. Но там, где у Довлатова тонкая ирония - у Веллера иногда мужланский и гнусный юмор, где Довлатов философствует - Веллер просто смеется, где Довлатов предлагает подумать - Веллер срезает прямыми (и не всегда правильными) выводами. При общей похожести стилей, вырисовывается не очень выгодная для Веллера картина - он не так глубок, не так тонок, стиль его не так ровен и совсем не изящен. Он просто - злободневен. Наверное, в некоторых моментах это хорошо. Но в целом... не уверен.

Да и название «Легенд...» скорее выдает желаемое за действительное. Настоящих «Легенд...» в цикле почти нет.

Оценка: 6

Очень интересный и поучительнй цикл рассказов. Михаилу Веллеру удалось собрать/сочинить множество оригинальных «легенд». Среди них видимо есть как выдуманные таки реальные историй. Которые не оставляют читателя равнодушным к судьбам героев. Интрига благодоря автору не покидает книголюба, как правило до последней страницы каждого рассказа. Приятно удивляет разнообразие сюжетных линий: время действия колеблится от 40-ых до 90-ых; место действия от Ленинграда до Копенгагена...

Большинство персонажей удивляют своим многообразием, самобытностью. Что общего у Тарасюка, Хаси или скажем Фимы? Только то что они стали героями одного цикла. Кроме того речевым оборотам, которые порой использует Веллер, мог бы позавидовать любой сатирик. Рассказы в большинсве своём, давольно поучительны.

Оценка: 8

Первая и славнейшая из улиц Российской империи, улица-символ, знак столичной касты, чье столичье — не в дутом декрете, но в глубинном и упрямом причастии духу и славе истории, — Невский проспект, царева першпектива, игольный луч в сердце государевом, и прочие всякие красивые и высокие слова, — Невский проспект, сам по себе уже родина, государство и судьба, куда выходят в семнадцать приобщиться чего-то такого, что может быть только здесь, навести продуманный лоск на щенячью угловатость, как денди лондонский одет и наконец увидел свет, где проницательность швейцаров и проституток разом отбила бы у Рентгена мысль о своих кустарных и малодостоверных лучах, и синие гусары в топот копыт по торцам, и Зимний окружен броневиками Шкловского, эта сторона улицы при артобстреле наиболее опасна, и Фека королевствовал из одноименного кабака, пока не трахнул в зазнайстве дипломатову родственницу, за что и был шлепнут, Невский, чьи бессрочные полпреды прошвыриваются по нему в ностальгических снах своих от Парижа до Кейптауна и Каракаса, усвоить моду и манеру, познакомиться, светский андеграунд, кино — театр — магазин — новости — связи — товар — деньги — товар — лица и прочие части тела, кофе и колесико, джины и игла, — — короче, Невский, естественно, имеет собственный язык, собственный закон, собственную историю (что отнюдь не есть вовсе то, что общедоступная история Санкт-Петербурга и Ленинграда), собственных подданных и собственный фольклор, как и подобает, разумеется, всякой мало-мальски приличной стране.

Фольклор сей, как и всякий, хранится старожилами и шлифуется остроумцами, метит в канон и осыпается в Лету. Как и всякий, случается он затейлив, циничен, сентиментален и смешон.

Когда-то я тоже жил на Невском и был с него родом.

Саги о героях

Легенда о родоначальнике фарцовки Фиме Бляйшице

1. Интеллигентик

В одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем годе, как известно, Вождь народов и племен решил устроить евреям поголовно землю обетованную на Дальнем Востоке, и сорока лет ему для этой акции уж никак не требовалось. И составлялись уже по домоуправлениям списки, и ушлые начальницы паспортных столов уже намечали нужным людям будущие освободиться квартиры, и сердобольные соседи в коммуналках делили втихаря еврейскую мебелишку, которую те с собой уволочь не смогут, и громыхал по городу Питеру трамвай с самодельным по красному боку лозунгом «Русский, бери хворостину, гони жида в Палестину». И евреям, естественно, все это весьма действовало на нервы и заставляло лишний раз задуматься о превратностях судьбы, скоротечности земного бытия и смысле жизни.

В двадцать два года людям вообще свойственно задумываться о смысле жизни. Студент Кораблестроительного института, Ефим Бляйшиц писал диплом и отстраненно, как не о себе, соображал, удастся ли ему вообще закончить институт — может быть, заочно? — и как насчет работы кораблестроителя в Приморье. Амур, Тихий океан… да ничего, жить можно. Жил он, кстати, на Восьмой линии Васильевского острова, в комнатушке со старенькой мамой. Мама, как и полагается маме, в силу возраста, опыта и материнской любви, смотрела на развертывающуюся перспективу более мрачно и безнадежно, чем сын, и плакала в его отсутствие. Друг же друга они убеждали, что все к лучшему, жить и вправду лучше среди своего народа, и в Биробиджане, слава Богу, никто их уже не сможет обижать по пятому пункту; а может, все и обойдется.

Пребывать в этом обреченно-подвешенном состоянии было неуютно, особенно если ты маленький, черненький, очкастенький и картавишь: и паспорт не нужно показывать, чтоб нарваться по морде.

Михаил Веллер

Байки «Скорой помощи»

Огнестрельное

О старый Ленинград, коммуналки Лиговки и Марата! Только врачи и милиция знают изнанку большого города. Какие беспощадные войны, какие античные трагедии. Не было на них бытописателя, запрещена была статистика, и тонут в паутине отошедших времен потрясающие душу и разум сюжеты: простые житейские истории.

Не любил старичок шума. Тихонький и ветхий. Раз в неделю ходил в баньку, раз в месяц стоял очередь за пенсией. Смотрел телевизор «Рекорд» и для подработки немножко чинил старую обувь.

И жил в той же квартире, пропахшей стирками и кастрюлями, фарцовщик. Как полагается фарцовщику, молодой, наглый и жизнерадостный. Утром он спал, днем фарцевал, а после закрытия ресторанов гулял ночь дома с друзьями и девочками. Они праздновали свое веселье и занимались сексом, и даже групповым.

С этим развратом старичок, ветеран всех битв за светлое будущее, как-то мирился. Хотя чужое бесстыжее наслаждение способствует неврастении. По морали он был против, но по жизни мирился. А что сделаешь. Фарцовщик здоровый и нахальный.

А вот что музыка до утра ревела и танцы топотали, это старичка сильно доставало. Сон у него был некрепкий, старческий; да хоть бы и крепкий, рев хорошей аппаратуры медведя из берлоги поднимет.

Будь наш старичок медведь, он бы им, конечно, давно скальпы снял. Покрошил ребрышки. Но сила была их, и поэтому он только вежливо просил. Мол, после двадцати трех часов по постановлению Горсовета прошу соблюдать тишину. Обязаны выполнять, люди спать должны.

Сначала он активно протестовал, требовательно, но ему щелкали небрежно по шее, и он притих. Пробовал и милицию вызывать, но с милицией они договаривались дружески, совали в лапу, подносили стакан, подвигали обжимать девок, и та миролюбиво отбывала. По отбытии старичка слегка били. Не били, конечно, а так, трепали. Для назидательности. Чтоб больше не выступал.

Прочие соседи вмешиваться боялись. Порежут еще эти бандюги. А так выпить угостят. Старичок же не пил. Он был старого закала, очень порядочный. И несгибаемый. И жил, главное, через стенку, весь звуковой удар на себя принимал: каблуки гремят, бляди визжат, диваны трещат – и музыка орет. Спокойной ночи.

Постучать в стенку тоже нельзя – в лоб получишь. Так он избрал такой способ сопротивления. Он садился в коридоре на табуретку, под лампочку, между кухней и туалетом. И когда кто-нибудь туда шел, старичок делал замечание:

– Прошу вас перестать шуметь, пожалуйста. Иначе я буду вынужден принять меры. Я вас предупреждаю.

Он с изумительной настойчивостью это повторял, и к нему постепенно привыкли, как к говорящему попугаю. Пьяные не обращали внимания, а потрезвей иногда откликались: «Добрый вечер, дедуля; конечно».

Уснуть это старичку, разумеется, не помогало, но помогало уважать себя. Потому что не смирился, не дал себя запугать, но в культурной и безопасной форме продолжал противостоять безобразию и бороться за свои права. Мирный Китай делал агрессивной Америке четыреста сорок седьмое серьезное предупреждение, и сосуществование различных систем продолжалось своим чередом.

Вот он дежурит на своем тычке, а один гость в ответ:

– Да пошел ты на …. старый хрен. Не свисти тут.

Старичок побелел и повторяет:

– А я вам говорю – чтоб прекратили шум!

А гость пьяной губой шлепает:

– Ссал я на тебя. – И, глумливо не закрывая дверь, журчит мерзкой струей в унитаз.

Старичок прямо затрясся, зазаикался:

– Хам. Подонок. Мерзавец. Стрелять таких.

– Чего-чего-о? – И пьяный его пятерней в лицо, пристукнул головой о стенку.

Старичок заплакал от бессильного унижения.

– Последний раз, – плачет, – предупреждаю! – И кулачок сжал.

«От глист плешивый», – слюнявит гость и, скрывшись в комнате, прибавляет музыку. И хохот оттуда: «Наш герой на посту!..»

Ружье отнюдь не висело в первом акте на стене. Оно валялось разобранное на антресолях лет тридцать. Старичок долго извлекал меж пыльного барахла чехол, балансируя на стремянке. На кухне из одного соседского столика вытащил наждачную шкурку, из другого – масло для смазки швейной машинки. И стал чистить ружье, не торопясь. Может, у них пока все и стихнет… Но там не стихало. Так что он смазывал ружье и заводился пуще, сатанел сверх предела.

Собрал, пощелкал. Вложил два патрона. Долго хранились, но в сухом месте. А может, и не сработает… И отправился на свою табуреточку. Ружье к стенке поставил, заслонил створкой кухонной двери.

И когда эта падла снова поволоклась в туалет, старичок одеревенел весь, напрягся и фальцетом пискнул:

– Я вас в последний раз предупреждаю!

Да вали ты во все места, рыгнул гость.

Старичок драматически наставляет свою двустволку:

– Не смейте меня оскорблять! В самый последний раз!! Предупреждаю: я буду стрелять!!

«Да я т-тебя, старый козел вонючий…»

– Я тебя предупреждал! Я тебя предупреждал!

Ну, и нажал. Грохот, дым! Того через весь коридор отшвырнуло – в упор ему засадил два заряда в брюхо. Вполне годные патроны оказались.

Когда приехали, он уже, конечно, остывать начал. Какая скорая помощь – все уже сделано: вместо живота дыра. Кругом толпа охренелая, старичок сжался на табуретке, вцепившись в ружье. И на вопрос:

– За что ты его макнул-то, папаша? – раскачивается и повторяет:

– Я его предупреждал; я его предупреждал; я его предупреждал.

Если медик циничен в силу профессии, то первокурсник – еще и в силу возраста. Шик первокурсника не просто позавтракать в анатомичке, но желательно облокотившись на выпотрошенный труп. Так устанавливаются нормальные рабочие отношения с бренной людской плотью. А уж санитарить в морге – законная студенческая халтура. Своя бравада в каждом деле.

Правила высшего уже тона, аристократического, рекомендуют студенту иметь дома череп. Не муляж, а настоящий; атрибут священного и древнего ремесла медицины. Как наглядное пособие он полезен, чтобы учить кости черепа, коих числом – непосвященные и не подозревают – сто двадцать семь. Одновременно он является изысканным украшением интерьера и хорош как подсвечник, пепельница, пресс-папье и чаша для вина на пьянках с обольщением девочек. Вещь в хозяйстве ценная.

Он и денег стоит ощутимых. Студент и деньги – вещи совместимые редко и ненадолго. И наш студент решил обзавестись сим необходимым предметом просто и бесплатно.

Наш студент подрабатывал в анатомическом театре. Анатомический театр отличается от просто театра тем, что умершие от скуки во втором развлекают посетителей в первом. В чане с формалином, где плавали годами препараты, наш студент облюбовал подходящую бесхозную голову и в удобный момент ее выудил.

Он аккуратно упаковал голову в полиэтиленовый пакет, обернул газетами и уложил в мешочек. И втихаря вынес.

Через город в час пик путешествие с головой доставило своеобразные ощущения. В трамвае просили: да поднимите вы свою сетку, на улице интересовались: молодой человек, не скажете, где вы купили капусту; и тому подобное.

Он снимал комнату в коммуналке, в общаге места не досталось. И, дождавшись вечером попозже, когда соседи перестали в кухне шастать, он приступил к процессу. Налил в кастрюлю воды, сыпанул щедро соли, чтоб ткани лучше отслаивались, погрузил полуфабрикат и поставил на плиту, на свою горелку. Довел до кипения, сдвинул крышку (можно списывать рецепт в книгу о вкусной и здоровой пище), полюбовался, и удалился к себе.

Тем временем выползает по ночным делам соседка со слабым мочевым пузырем. Соседка – она любопытна по своей коммунальной сущности. Особенно неугомонна она до студента. А кого он к себе водит? А с кем он спит? А сколько у него денег? А что он покупает? А чего это он вдруг варит, на ночь глядя, да в такой большой кастрюле? он отродясь, голодранец, кроме чайника ничего не кипятил, по столовкам шамает.